Когда пришли жаркие солнечные дни, и лед окончательно растаял, ребятишки ловили в ручье маленькую рыбешку. Взяв огромную корзину, двое ребят постарше перегораживали ею ручей, а остальные с шумом гнали рыбешку вниз по течению до корзины. Когда корзину вытаскивали на берег, в ней трепыхались маленькие, с детский мизинец, почти прозрачные рыбешки. Пройдя так весь ручей, можно было наловить этой рыбешки достаточно для того, чтобы хватило каждому на сковородку.
* * *
И снова пришло время отправляться в путь. Пришел вызов от старшей сестры Валентины Ивановны, тетки Мани, из Вологодской области, куда она была эвакуирована. На станцию дед Василь вез внука на телеге. Игорьку было очень тоскливо – очень не хотелось уезжать, а, может быть, передалось настроение деда, подавленного предстоящей разлукой с единственным своим прямым потомком. И когда Игорек с матерью были уже в вагоне, женщина, приехавшая из деревни попутно на той же телеге, позвала Валентину Ивановну:
– Смотрите! Василь плачет! Надо же?!
Игорек молча смотрел в окно вагона на лежащего ничком на телеге деда до самого отправления поезда. Стало еще тоскливее. Женщина, помолчав, добавила: “Когда у него дом горел, ни один мускул не дрогнул. Спокойно смотрел. А тут, видно, сынов сгинувших вспомнил. Не выдержал. Ох, война! Сколько же ты жизней искалечила? Сколько семей сгубила?”
Видно чувствовал дед Василь, что не увидит больше внука. А бабушка отнеслась к отъезду потомка совсем спокойно. Она в компании других женщин шла на работу в поле с граблями на плече. Кто-то подтолкнул ее, чтобы обратить внимание на удаляющуюся по улице телегу. Она весело помахала рукой, не прерывая разговора. А вот спустя много лет, когда Игорек снова навестил родину отца, бабушка, провожая его на автобус, долго стояла на остановке, махая на прощанье одной рукой и вытирая другой слезы платочком. Игорек долго смотрел через заднее стекло автобуса, пока силуэт бабушки с поднятой рукой не превратился в точку. Они тогда виделись в последний раз.
* * *
И вот Игорек снова в Москве. Приехали ближе к ночи, и возник вопрос с ночлегом. В те времена при каждом вокзале была так называемая “комната матери и ребенка”, но там свободных мест не было. Валентина Ивановна была в растерянности, Игорек капризничал – хотелось спать. Выручила какая-то женщина. Она отозвала Валентину Ивановну в сторону и сказала, что у нее есть талон или пропуск, или что-то там еще, что разрешало ей получить место (кровать) в комнате матери и ребенка, но нет ребенка. Она предлагала взять на ночь Игорька – хоть ребенок хорошо с удобством выспится. Валентина Ивановна с радостью согласилась. Они с женщиной научили Игорька называть эту тетеньку мамой, чтобы подлог, чего доброго, не раскрыли и, не дай бог, не выгнали бы обманщиков на улицу. Комната матери и ребенка находилась на первом этаже. Это было большое помещение с множеством железных кроватей с белоснежным бельем, на каждой из которых расположилась женщина, каждая со своим чадом. Многие уже спали.
Утром выспавшийся Игорек сидел у раскрытого окна и разглядывал прохожих. И тут он увидел Валентину Ивановну, идущую прямо на него. Забыв со сна о вчерашней договоренности, он радостно заорал во все горло: “ Мама!”. Все находящиеся рядом женщины, сразу поняв, в чем дело, набросились на временную “маму” Игорька, совершившую по тем временам неблаговидный поступок. Поднялся скандал, кто-то уже звал милицию. Но с улицы вдруг раздались крики:
