– А я с шести лет в школе учусь, – Маша мило пожала плечами. – Мне только сегодня четырнадцать исполнилось.
– Ага? – сказал Данька.
– Ага, – улыбнулась Маша. И вдруг предложила: – А ты приходи сегодня ко мне. На день рождения. Если сможешь. Мы в половине седьмого собираемся. Народу немного будет. Можешь без подарка. Я пойму… Если сможешь…
– Сходи-сходи! – неожиданно поддержала Машу Римма Алексеевна. И серьёзно посмотрела на Даньку: – Вот что, Гришин! Ты человек серьёзный, ответственный, шахматист…
– Чёрт! – тихонько – в сторону – ругнулся при последнем слове Данька.
Римма Алексеевна не заметила или сделала вид, что не заметила Данькиного ругательства, продолжила:
– Ты у нас почти отличник, а Маша последние месяцы что-то учиться стала хуже. Из троек не вылезает. Вот и возьми-ка над ней шефство. Подтяни по всем предметам. Особенно – по алгебре! Это будет тебе такое общественное задание. Берёшься?
– Ну-у… – протянул Данька, не ожидавший такого поворота событий.
– Значит, договорились, – поставила точку в разговоре учительница. И глянула на Машу: – Адрес ему свой дашь, а дальше без меня договоритесь. Хорошо?
– Хорошо, – кивнула Маша. И, не поднимая глаз, – это ж надо так умудриться! – посмотрела на Даньку: – Я тебе на листочке напишу. И ты приходи. Прямо сегодня. Полседьмого. Если сможешь…
В кабинет они зашли так: впереди Римма Алексеевна, за ней Маша. Данька галантно, открыв дверь, пропустил вперёд представительниц прекрасного пола. Последним зашёл сам.
На стуле – на его, Данькином, стуле – лежал листок бумаги. Сложенный пополам небольшой листок блокнота. От него пахло – тонко, нежно – женским парфюмом.
«Знакомый запах», – подумал Данька и развернул листок.
Торопливым, но округлым – сто процентов не мальчишечьим! – почерком – синей пастой – будто по линейке – было выведено – одной строчкой: «Не ходи сегодня к Л.».
– Что-то серьёзное? – шёпотом спросила Маша, когда Данька, прочитав записку, убрал её в свой ранец. И пояснила: – У тебя лицо изменилось.
– На перемене поговорим, – также шёпотом отозвался Данька, понимая, что и на перемене ничего такого соседке по ученическому столу не расскажет.
– Шабаршова! Гришин! – Римма Алексеевна постучала по столу ручкой, напоминая, что идёт урок. И огорошила класс: – Приготовьтесь! Сегодня спрошу каждого! Каждого! – повторила она, задерживаясь взглядом на каждом, кто находился в кабинете. Выдержав эффектную паузу, Римма Алексеевна закончила свою мысль: – Спрошу каждого, кроме Гришина и Шабаршовой.
И класс тут же – практически все – возмутились:
– Почему?!
– Ну, Гришин и так знает алгебру на «пять», – ответствовала учительница, – а у Шабаршовой сегодня день рождения.
– И чё?! – быстрее всех высказал своё отношение к происходящему Кучков.
– Не «чё», а «что», – поправила Кучкова Римма Алексеевна. – Это во-первых…
– А во-вторых?! – Кучков повысил голос.
И Данька понял, что ещё немного и – без того давно попавшая в низшую касту гражданского персонала – Маша может совсем оказаться под катком «элитного» Всеволода с компанией. Оглянувшись, он увидел, как заёрзала на своём месте Снежана, как Эдик, сидевший рядом с Кучковым, злобно переглянулся с братьями Голявко.
«А Матросов, когда у него гранаты закончились, своим телом лёг на амбразуру фашистского дота!» – такая мысль мелькнула в голове за мгновение до того, как Данька поднял руку:
– А, во-вторых, разрешите я кое-что скажу?
