Закончился концерт, и я к другу.
– Слушай, а что это за МЭТ?
– Это театр!
– Я понял. А можно туда попасть?
– Запросто! Мой папа дружит с его руководителем! Па-а-ап!!!
А папа его был худруком ансамбля. И все как-то так сложилось… Родители мои тоже обрадовались, что я пристрою свою дурную энергию и не буду слоняться по улице и пролеживать на диване.
– И как раз с сентября начнёшь заниматься с Суреном Исааковичем.
– Да! – сказал я, свято в это веря.
Все хотели, чтобы я стал человеком и инженером-конструктором. И я хотел быть человекоинжероконструктором. Мой отец хотел быть конструктором, но что-то там в молодости у него не состыковалось. Теперь конструктором должен был стать я! Мечтал конструировать летательные аппараты. По стопам, так сказать… Ну, а устраивать ржаку можно и за кульманом, управляя рейсшиной и орудуя рейсфедером…
Ещё одна история про папу. Папа хорошо рисовал. Мог на глаз провести прямую без линейки с точностью до миллиметра. Он так затачивал карандаши бритвой, что их можно было выставлять на ВДНХ рядом с «Рабочим и Колхозницей». У нас дома всегда было множество разных заточенных карандашей. И цветные, и простые. Я сказал, что папа хорошо рисовал? Да, только делал он это редко, когда я был маленьким, а потом совсем перестал. Я помню его рисунки простым карандашом. Это были шедевры графики… Мне тоже так хотелось. И вот мне лет десять. Я рисую свой шедевр. Кажется, это был корабль в бушующем море. Ну, мне так хотелось. И, закончив рисунок, я побежал к папе.
– Пап, пап! Смотри!
Папа ремонтировал кран в ванной. Он глянул на рисунок.
– Ага! – и продолжил борьбу с краном.
«Ага»… И что это могло означать? Ванная у нас была проходная.
Чудеса хрущевской планировки. «Извините, вы тут моетесь? Позвольте мне на кухню пройти? Могу заодно вам пяточки потереть тёркой для овощей!» Значит, я прошел через ванную в комнату. Посидел там. Значит, «ага» и всё? И пошёл обратно, размахивая перед собой рисунком. Остановился рядом с папой.
– Странный какой-то рисунок, да?
– Нормальный…
Папа продолжал сражаться с краном. Я прошел ванную насквозь. Оказался в кухне. Рисунок не давал мне покоя… Я пошёл в обратную сторону, держа рисунок перед лицом. Комната. Обратно. Рисунок над головой. Обратно… Чего я хотел добиться? Папа колотил по крану разводным ключом. Гайка прикипела. Я сидел в кухне и тупо смотрел на рисунок. Чтобы он издох, этот кораблик или что там нарисовано… Я схватил мусорное ведро. Принес его в ванную. Поставил рядом с папой. И швырнул туда рисунок. Папа посмотрел на меня, как будто искал, где у меня гайка.
– Ты чего?
– Дурацкий рисунок! – сказал я и ушел на улицу.
Зачем мне вспомнилась эта история???
Я начал ходить в молодежно-эстрадную студию. Сатирические, юмористические сценки, монологи, песни. Райкин был кумиром. Жванецкий – небожителем. Хазанов – предел мечтаний. Одним словом, ржака. Несколько раз приходил к нам домой Сурен Исаакович. Но не заставал меня дома. Я был на репетиции. А мама разводила руками, обещая поговорить со мной и повлиять, чтобы я наконец начал заниматься математикой всерьез.
В ноябре должны были играть концерт. Я в сценке про восточный базар играл нечистого на руку продавца фруктов. Ну, такая короткая зарисовка к основному действию. Пара слов. Одна общая песня. Два танца – четвертый бродяга в пятом ряду. И поклон. Я был счастлив. Но нужна была ночная репетиция. Большая. Сводная, так как многие актёры самодеятельности днём работали. Они-то были сами себе хозяева. А я? Меня надо было отпросить у родителей. И наш руководитель – кстати, спустя лет десять он стал раввином бакинской синагоги – приехал ко мне домой. Меня отправили в мою комнату. Родители закрылись в гостиной с руководителем для серьезного разговора. Они не хотели меня отпускать на ночь. Я ждал долго, пока не услышал.
