– Полтергейст, – вынес вердикт Лёва, когда я закончил. – Классический случай. Неупокоенная душа, привязанная к месту. Обычно это связано с насильственной смертью или незавершенным гештальтом.
– Какой такой гештальт? – не понял Эдик. – Это что, болезнь такая? Заразная?
– Это, Эдуард Арчилович, психологический термин, – снисходительно пояснил Лёва. – Означает незавершенное дело, неудовлетворенную потребность.
– А-а-а, – протянул Эдик. – Так может, ему просто… ну, этого самого… не хватает? Как моей Зухре в сорок пятом? Я ей тогда…
– Тихо ты, знаток! – оборвал его я. – Надо понять, что ему надо. Эй, дух! – крикнул я в угол. – Ты кто есть? Имя у тебя имеется, или так, по номерам вас там сортируют?
Тишина. Потом моя кружка с недопитым чифирем чуть дрогнула на столе.
– О! – оживился Лёва. – Попытка коммуникации! Арсений Петрович, задавайте простые вопросы. Один стук – да, два – нет. Или наоборот.
Начался цирк. Мы битый час пытались установить контакт. Я стучал по столу, Кодя молился шепотом, Эдик давал советы в стиле «ты ему построже скажи, Сэня, пусть не выпендривается!», а Лёва выдвигал одну гипотезу за другой.
Наконец, методом проб и ошибок, больше похожих на допрос с пристрастием, кое-что прояснилось. На «ты мужчина?» – один отчетливый толчок кружки по столу. На «ты старый?» – два быстрых. На «ты умер здесь, в тюрьме?» – снова один, но такой сильный, что чифирь выплеснулся.
– Молодой, значит, – подытожил я. – Здешний. Имени своего не говорит. Может, Васей звать будем? У меня сосед был по первой ходке, Вася Кривой, тоже молодой ушел…
Кружка легонько качнулась. То ли «да», то ли просто совпадение. Но «Вася» как-то прилипло.
К вечеру мы знали о нашем невидимом сокамернике чуть больше. Он был совсем пацан, лет двадцати, не больше. Умер недавно, прямо тут, в «Сосновом Бору». И ему было очень одиноко и… чего-то еще не хватало. Чего именно – Вася пока не «говорил». Только когда Эдик в очередной раз завел свою песню про «женские ласки» и «огонь любви», по камере снова пронесся тот самый тихий, печальный вздох и отчетливо запахло карамелью.
Мы переглянулись. Кажется, «незавершенный гештальт» нашего Васи начинал приобретать вполне конкретные, хоть и совершенно абсурдные очертания. Вечерняя проверка прошла как в тумане. Я смотрел на вертухаев и думал: вот вы нас считаете, а одного-то, самого интересного, и не видите. А он тут, с нами. Наш собственный, персональный покойник. И, похоже, с большими проблемами личного характера.
Глава 4
Неудобная Проблема Новопреставленного
Этот карамельный вздох, такой отчетливый и тоскливый, повис в нашей камере, как топор палача над плахой. Мы, трое старых арестантов, переглянулись, и в глазах каждого, даже у обычно непробиваемого Эдика, читалось одно и то же: «Влипли». Влипли по самые уши в историю, из которой так просто не выпутаешься. Одно дело – призрака обнаружить, другое – понять, что у этого призрака, оказывается, имеются претензии интимного характера.
– М-да, господа присяжные заседатели, – протянул я, когда молчание стало совсем уж неприличным. – Картина Репина «Не ждали», только в нашем случае, похоже, «Приплыли». И что прикажете с этим… э-э-э… фантомным либидо делать?
– Либидо – это по Фрейду, – немедленно встрял Лёва Философ, поправляя очки, будто они мешали ему видеть всю глубину проблемы. – Подавленное сексуальное влечение, не нашедшее выхода при жизни, сублимируется в посмертное беспокойство. Классика жанра. Бедный юноша, жертва репрессивной пенитенциарной системы и, возможно, собственного пуританского воспитания.
