Но наш загробный студент не давал о себе забыть. Карамельный запах то и дело возникал в углу, а иногда по камере проносился такой тоскливый вздох, что даже у Эдика Грузина его вечные байки застревали в горле.
– Нэльзя так, Сэня-джан, – заявил он как-то вечером, когда Вася особенно жалобно «сифонил». – Парня надо спасать! Тэория – это хорошо, но ему нужна практика! Ну, то есть… рассказы о практике! С чувством, с толком, с расстановкой!
И Эдик, воодушевленный собственной решимостью и, не исключено, парой стаканов свежезаваренного чифиря, решил перейти к более активным методам обучения.
– Смотри сюда, Вася! – вещал он, обращаясь к пустоте, но жестикулируя так, будто перед ним сидела целая аудитория восторженных неофитов. – Главное в этом деле – подход! Женщина, она как… как крепость! Сразу на штурм идти – глупо! Надо осаду вести! Комплименты, цветы… ну, или что там у вас, у духов, вместо цветов? Может, эктоплазму красивую подарить?
Он расписывал тактику и стратегию соблазнения с таким жаром, будто сам только вчера вернулся с очередного любовного фронта с победой. Иногда он даже вскакивал с нар и начинал изображать – то пылкого Ромео под балконом (балконом служила верхняя койка Лёвы Философа), то коварного соблазнителя, шепчущего комплименты на ухо невидимой Джульетте. Это было бы даже смешно, если бы не было так… по-тюремному грустно. Старый, больной человек, из последних сил пытающийся изобразить мачо, которого, возможно, в нем никогда и не было.
Лёва пытался вставить свои пять копеек:
– Эдуард Арчилович, вы упускаете из виду психоэмоциональную составляющую! Важна не столько техника, сколько эмпатия, сонастройка с партнером! Синхронизация биоритмов, если хотите!
– Каких таких ритмов, Лёва? – отмахивался Эдик. – Главный ритм – это когда сердце стучит как бэшэный барабан, а в ушах – шум прибоя! Вот это ритм! Вася, ты понял? Шум прибоя!
Я слушал их, и в моей памяти, как непрошеные гости, всплывали совсем другие картинки. Не Эдиковские водевили с картонными страстями, а что-то свое, давнее, почти забытое. Первая неловкая близость в подъезде с девчонкой из соседнего двора, пропахшей дешевыми духами и страхом. Случайная связь с проводницей в поезде на Воркуту, такая же короткая и безрадостная, как полярная ночь. Редкие встречи с женой между ходками, полные невысказанных упреков и затаенной горечи… Да уж, наглядных пособий из моего прошлого хватило бы на целый сериал, только вот жанр у него был бы совсем не комедийный. Скорее, трагифарс с элементами производственной драмы. Эти мысли я, как обычно, доверял только своей тетрадке, выводя строки под аккомпанемент Эдиковых рулад.
Вася, наш призрачный ученик, реагировал на эти «практикумы» по-своему. Иногда в его углу становилось ощутимо холоднее, будто он съеживался от смущения или переизбытка информации. Иногда оттуда доносился едва слышный писк, похожий на мышиный. А когда Эдик особенно увлекался описанием каких-нибудь анатомических подробностей, карамельный запах становился таким густым, что у меня начинала кружиться голова. «Переваривает», – думал я с кривой усмешкой. – «Или его там от нашей науки просто тошнит».
Кодя Пыжов во время этих лекций сидел тише мыши, только крестился украдкой и бормотал себе под нос молитвы, перемежая их с жалобами на очередной приступ мигрени. Он все еще был на нервах после недавней «поставки», боялся любого шороха. И его опасения едва не оправдались.
