Как-то днем Эдик особенно разошелся. Он изображал страстный танец с воображаемой партнершей, топая ногами и выкрикивая что-то на смеси русского и грузинского. Лёва пытался его урезонить, Кодя шипел, чтобы тот говорил потише. И в этот самый момент за дверью нашей камеры послышались тяжелые шаги и звяканье ключей.
– Тихо! – прошипел я. – Кажется, гости.
Эдик замер в нелепой позе, с задранной ногой и вытаращенными глазами. Лёва схватился за книгу. Кодя вжал голову в плечи. В глазке двери мелькнула тень.
– Камера четыреста двенадцать, – раздался снаружи равнодушный голос вертухая, молодого сержанта по фамилии Рыков, известного своей дотошностью. – Что за шум у вас там? Опять Гоглидзе свои песни горланит?
Сердце у меня ухнуло. Если Рыков решит зайти, а у нас тут Эдик в позе умирающего лебедя и общий вид нездорового возбуждения… да еще Кодина заначка, хоть и припрятанная, но все же…
– Все в порядке, гражданин начальник, – как можно спокойнее ответил я. – Просто… э-э-э… дискуссия у нас тут возникла. О литературе. Эдуард Арчилович как раз декламировал отрывок из поэмы… с выражением.
– Декламировал, значит? – в голосе Рыкова послышалось сомнение. – Смотрите у меня, Волков. Еще одна жалоба на шум – всю камеру вверх дном переверну. Поняли?
– Так точно, гражданин начальник, – отрапортовал я. – Тишина будет, как в библиотеке. В читальном зале.
Шаги удалились. Мы несколько секунд сидели не дыша. Первым опомнился Кодя.
– Я же говорил! – зашептал он, бледный как смерть. – Допрыгаетесь вы с этими… лекциями! Всех нас под монастырь подведете!
Эдик медленно опустил ногу.
– Вах, на самом интересном мeсте! – сокрушенно сказал он. – Я как раз хотел Васе про… про поцелуй рассказать! Первый! Самый сладкий!
Я посмотрел в угол, где предположительно находился Вася. Карамельный запах почти исчез, зато отчетливо повеяло холодом и чем-то еще… кажется, страхом. Похоже, наш призрачный студент испугался не меньше нашего. Да уж, практикум сегодня удался на славу. С наглядными пособиями из загробной жизни и вполне реальной возможностью огрести проблем от жизни тюремной.
Глава 7
Контрабанда и Консультации: Двойная Жизнь Камеры №4
После того, как сержант Рыков едва не застукал нас на «горячем» – то есть, на горячечном бреде Эдика Грузина, – в нашей четвертой камере на некоторое время воцарилась конспирация. «Лекции» для Васи Неупокоенного мы не прекратили, но проводили их теперь шепотом, с оглядкой на дверь, и без активной жестикуляции со стороны нашего главного «практика» Эдуарда Арчиловича. Вася, кажется, тоже проникся моментом и вел себя тише – карамельный запах появлялся реже, а вздохи стали почти неслышными, будто он тоже боялся привлечь внимание вертухаев.
Но тюремная жизнь, она как река – всегда найдет, куда течь. И если один ручеек наших забот – призрачно-амурный – на время поутих, то другой, куда более прозаический и рискованный, наоборот, готовился разлиться вовсю. Речь, конечно, о нашей маленькой контрабандной артели.
Как-то утром, после раздачи хлеба, Кодя Пыжов, который ходил за пайкой на всю камеру, вернулся бледнее обычного. В его трясущейся руке была зажата крошечная, плотно скрученная бумажка – «малява».
– От Зубатого, – прошептал он, оглядываясь по сторонам, хотя все свои были на месте. – Заказ срочный. И… серьезный.
Зубатый был одним из местных авторитетов, сидел на соседнем бараке. Человек он был опасный, и ссориться с ним не хотелось никому. А его «серьезные» заказы обычно означали либо что-то очень дефицитное, либо очень рискованное.
