Время «Ч» приближалось. Кодя стоял у двери, белый как полотно, и то и дело вытирал потные ладони о штаны. Эдик ходил из угла в угол, как тигр в клетке, бормоча что-то про удачу и «настоящих мужчин». Лёва сидел с закрытыми глазами, погрузившись то ли в медитацию, то ли в глубокий философский ступор.
Я стоял у окна-бойницы, пытаясь разглядеть хоть что-то сквозь пелену дождя. И тут… в углу, где обитал Вася, резко похолодало. Так, что у меня зуб на зуб не попадал. И моя старая алюминиевая кружка, стоявшая на тумбочке, вдруг с тихим звоном упала на пол.
– Что за… – начал было Эдик.
– Тихо! – шикнул я. Все замерли. В этот самый момент за дверью послышались торопливые шаги и приглушенные голоса. Не плановый обход. Что-то случилось.
Мы затаили дыхание. Шаги прошли мимо нашей камеры, дальше по коридору, потом раздался какой-то шум, крики… Похоже, кого-то «принимали».
Когда все стихло, Кодя сполз по стене.
– Пронесло… – прошептал он. – Если бы не… если бы кружка не упала… мы бы как раз…
Он не договорил. Но мы все поняли. Если бы мы в этот момент возились с «товаром» или Кодя вышел бы в коридор, неизвестно, чем бы все закончилось.
Я посмотрел в Васин угол. Холод отступил, и снова едва заметно пахло карамелью. Совпадение? Или наш бесплотный студент решил-таки внести свою лепту в нашу контрабандную эпопею? Не знаю. Но заказ Зубатого в тот день мы благополучно получили и схоронили. И впервые за долгое время я подумал, что, может быть, этот странный симбиоз живых и мертвого в нашей четвертой камере – это не просто абсурд, а что-то еще. Что-то, чего я пока не понимаю.
Глава 8
Когда Призрак Ревнует (или Что-то Вроде Того)
После той истории с кружкой и удачно провернутым «деланцем» для Зубатого, в нашей камере наступило что-то вроде вооруженного нейтралитета с потусторонним миром. Вася, наш невидимый сожитель, кажется, понял, что его мелкие «спецэффекты» могут иметь вполне реальные последствия для нас, живых, и на время притих. Мы же, в свою очередь, уверились, что он не просто так тут карамелью благоухает, а, может, и впрямь обладает неким… тактическим чутьем. В общем, жили мы теперь как коммунальная квартира с очень тихим, но обидчивым соседом.
«Уроки» для Васи, однако, не прекращались. Эдик Грузин, воодушевленный недавним успехом (и тремя стаканами свежего чифиря, который мы раздобыли благодаря тому самому заказу), решил взять быка за рога. Или, в нашем случае, призрака за его астральные… ну, вы поняли.
– Сегодня, Вася-джан, – объявил он тоном заправского тамады, – мы поговорим о Главном! О Той Самой! О женщине, которая заставляет твое сердце биться, как молот по наковальне, а душу – петь, как соловей в майскую ночь!
И Эдик, закатив глаза к обшарпанному потолку, начал живописать образ некоей Глафиры, его давней пассии, женщины, по его словам, «с глазами дикой серны и телом богини». Рассказывал он так вдохновенно, так сочно, что даже я, старый прожженный циник, на секунду почти поверил в существование этой огнедышащей фурии.
– О, Глафира! – стонал Эдик, прижимая руки к сердцу. – Она одним взглядом могла разжечь пожар в моей душе! А ее смех – это была музыка! Мы с ней… ах, что мы с ней только не вытворяли!
В углу, где обитал Вася, заметно потеплело. Не холод, как обычно, а именно тепло, будто кто-то невидимый развел там маленький костерок. И карамельный запах стал таким густым, таким сладким, что у Коди Пыжова, кажется, даже зубы заныли.
