– Похоже, нашему студенту понравилась ваша Глафира, Эдуард Арчилович, – заметил Лёва Философ, с интересом наблюдая за «Васиным» углом. – Происходит идентификация с объектом повествования. Весьма любопытный феномен астральной эмпатии.
Но стоило Эдику, увлекшись, упомянуть какую-то другую свою «музу», некую «нежную Любочку с глазами фиалки», как температура в углу резко упала, а по камере пронесся такой сквозняк, что у меня чуть тетрадь из рук не вырвало. Карамельный запах сменился на горьковатый, как от пережженного сахара.
– Э-э-э… – Эдик сбился. – А Любочка… она тоже хорошая была… очень… э-э-э… нежная.
Но Вася, похоже, был однолюб. Или, по крайней мере, его призрачное сердце уже было отдано пылкой Глафире. Каждый раз, когда Эдик возвращался к ее описанию, угол теплел. Когда же речь заходила о других женщинах, оттуда веяло арктическим холодом и тихой, обиженной тоской.
– Ревнует! – хлопнул себя по ляжкам Эдик с видом знатока. – Вах, как настоящий джигит! Моя школа, Сэня, моя! Я его научу не только любить, но и ревновать правильно! Чтобы женщина чувствовала – огонь, а не просто сквозняк!
– Боюсь, Эдуард Арчилович, – вздохнул Лёва, – вы прививаете ему совершенно деструктивные модели поведения. Ревность – это чувство собственничества, атавизм, не имеющий ничего общего с истинной платонической или даже эротической любовью.
– Зато какой эффект! – не унимался Эдик. – Вася, слушай сюда! Если твоя Глафира посмотрит на другого… ты должен… ты должен…
Что именно должен был сделать бестелесный Вася, Эдик так и не придумал. Похоже, его практический опыт не распространялся на выяснение отношений с соперниками в астрале.
Так мы и стали свидетелями первой призрачной «лав стори» с элементами ревности. Вася «реагировал» на рассказы о Глафире с пылкостью неофита, а при упоминании других женских имен устраивал нам мелкие потусторонние пакости – то ложка со стола упадет, то чифирь в кружке внезапно остынет, то Кодины портянки сами собой слетят с батареи.
– От баб одни проблемы, – философски изрек Кодя, когда его любимые носки в очередной раз совершили несанкционированный полет. – Даже от тех, которых и нет вовсе. И болезни от них всякие… душевные. Вот Вася наш теперь мается. Лучше бы уж… стихи учил. Или молился.
– А может, ему совет нужен? – предположил я, наблюдая за этим театром одного невидимого актера. – Как с этой… ревностью бороться? Или наоборот – как ее правильно выражать, чтобы «Глафира» оценила?
И начался новый этап нашего ликбеза: «Семейная психология для начинающих духов».
Эдик советовал «быть мужиком, стукнуть кулаком по столу… ну, или чем там у них стучат». Лёва рассуждал о необходимости «вербализации чувств и открытого диалога с объектом привязанности». Кодя предлагал «покаяться и отпустить».
Я слушал их, а сам вспоминал… Да много чего вспоминал. И как сам когда-то ревновал по-глупому, и как меня ревновали, доводя до белого каления. И как потом оставалась только пустота и горечь. Любовь, ревность, обиды – сколько же дров наломано из-за этих трех слов, что на воле, что здесь… да, похоже, и на том свете от них не скрыться.
– Вася, – сказал я как-то тихо, когда сокамерники угомонились. – Ты вот что… Если тебе эта Глафира так запала, ты ей это… покажи как-нибудь. Не злостью своей призрачной, а… ну, я не знаю… Теплом своим. Ты же умеешь угол греть. Вот и погрей ей там, где она сейчас… если она вообще была. А если не была – ну, придумай себе такую, чтобы не обижала.
