Среди отходников тоже был свой атаман – Коська Прыга. Что он из себя представлял, Георгий, да и многие другие тоже, не знали. Только могли нарисовать его портрет: прыщавый, с жеваными щеками и с узкими щелками на том месте, где у других почти выпукляются глаза.
Говорили, что Коська умел понимающе подхихикивать и уже этим давать понять, что он верхогляд-подначник, ничуть не склонный к тяжелой паханской властности.
Но на самом деле Прыга был хитер, коварен и жесток, как всякий страхом нареченный предводитель.
Георгий спустился к реке. Увидел, как от отростка, отринутого в сторону воды, на нежной ветвице светлинкой изумрудилась капелька.
И тут же ему в память втемяшилась давешняя, как он считал, пагуба. Видение, которое, помимо его воли, конструировалось в сознании. Он вдруг явственно представил себе, как опаленный обездоленностью, шел человек к реке, пусть не великой, но бегучей или даже ползучей, где можно не только унять жажду, а – коль даст Бог случая – поймать рыбешку или обхитрить рака. А коли ни того, ни другого не удастся, просто посидеть, глядя, как бликует стрежень, как играет течение, унося тело воды в безвестность пространства.
Георгий оборотил взор на берег и вдруг увидел по пояс врытых в землю жаждальцев, которые стояли с обугленными, с закаменело отверстыми ртами.
Он переморгнул и рассмеялся.
Это действительно были люди, только вытесанные из высоко срезанных пеньков.
– Красота? – вдруг раздался слева голос, и Георгия обдало сладимым тесовым запахом.
И только тут он увидел старичка, что стоял у напластованной друг на друга грудки досок.
– Кто это сделал? – спросил Георгий, указав на деревянные скульптуры.
– Коська, – ответил дед.
– Тот самый? – Георгий кивнул в сторону стана отходников.
– Ага! Всех заряжает на пропитательную работу, а сам трудится для души.
Старичок говорил медленно, экономя слова, будто за них полагалась плата, как не телеграфе.
Да коли к нему присмотреться, можно было понять, что это от измождения носил он в коленках трясучку.
Помимо этого он имел большие, наломанные трудом руки и ничего не выражающие, ущемленные болезнью почек глаза.
– А вы откуда знаете Коську? – спросил Георгий, ибо именно по душу этого человека и приехал. В газету поступило письмо, что он набрал бригаду, которая зарабатывает деньги лично для него. А сам он, как было написано «ни щепки не поднял, ни гвоздем пальцев не похилил».
– Коську-то? – переспросил дед. – Да его тут все, почитай, и повдоль и поперек знают. Сколь он по селам всего понастроил-напомастырил.
– А сам он, – осторожно начал Георгий, – какому-либо ремеслу касательство имеет?
Он ругнул себя, что начал подстраиваться под говор старика.
– А как же? – все так же тягуче ответил тот. – С топором-то, как артист, ловок!
– Ну а слух есть, что сам он по стропилам не лазит?
– А зачем ему это делать? – удивленно устремил на Георгия свой взор дед. – У него же – бригада.
– А что, бригадиру можно не вкалывать?
– Смотря какому? Коське – можно.
– Это почему же?
– Да потому, что он все организовал, поставил на козанки, зачем же еще мельтешить? Ведь вон первый секретарь и председатель исполкома тоже не засучают рукава, коль призывают бахчи полоть.
И Георгий вспомнил одного первого секретаря, которого встретил на плантации с мотыгой. И уже через минуту понял, что взял он ее не оттого, чтобы своим примером воодушевить, а от бессилия, почти что так, как утопающий хватается за соломинку.
