Он с начальником лагеря, смотря на все это, подошел к ним вплотную и произнес то, что ему было велено сказать: «Желающие подработать есть?»
Все, как ученики, подняли руки.
И – на «Икарусе», на котором сюда приехал, он их увез.
Они не лезли к нему с расспросами, он не опускался до разговоров с ними. Везде, как теперь уже уяснено, должна быть своя дистанция.
Но если Фельд православный по части супружества – у него только одна жена, а вот по части автомобилей – мусульманин. Никак не устоял перед многомашинством. Потому – в четырех гаражах – у него стоит три иномарки. Джип – для зимы, «тойота» – для лета и «мерседес» – для души. Это когда, все бросив и оставив, он выезжает на трассу и там выжимает из этого дорогого железа дешевую радость почувствовать себя на волосок от смерти.
Со строительством дачи, считай, скоро будет покончено. И тогда он примется возводить себе дворец. Его умиляет тот поселок, где дохлые домишки чередуются с вызывающе-роскошными особняками, прикормившими возле себя целые стаи машин-иномарок.
Но у него будет – дворец. Так он решил. И так будет, потому как возможности позволяют.
Откуда деньги? Да все оттуда же. От той работы, которую многие называют кошмарной. А у него, наоборот, она настолько необременительна, что даже скучно. И все от того что исполнительным директором в фирме служит Антон Дормодехин.
Таких людей, вообще-то, поискать! Во-первых, он если не все, то почти все умеет. От переплета салонных альбомов до починки компьютеров. Потом Антон как-то нехотя, но признался, что давно освоил взяточный рынок и знает, что стоют, скажем, деловые успехи и социальное напряжение.
«Купить можно все, – говорил он, – ибо материя – от Бога».
Помимо работы он обожал дачную жизнь, почти во всем византизм, в полемической части утонченный эстетизм.
Иногда он писал псевдонимные статьи, в которых утверждал, что связь с потерянной культурой ведет через церковный горизонт, а стилизованное православие – эта непременная смерть веры.
А вообще, познание и культура у него якобы всегда стояли на первом месте.
Профессионально у него было направлено и политическое мышление. Ибо он считал, что всем в мире править должны два главных фактора безусловности – великая мечта и великий замысел. А вдохновение должно быть земным, а не божественно поражающим, чтобы человек понимал: если вдуматься, он – нить своего сознания и сквозь земную любовь, и сквозь эмоциональный фон, и даже сквозь политическое пожелание.
По стеклам его очков, казалось, постоянно проезжал какой-то свет, хотя вблизи не замечалось никакого движения.
С самого начала, как только они узнали друг друга, между ними возникла взыскательная взаимность. А чуть позже пришла и любовь.
Антону Фельд доверял больше, чем самому себе.
А сразил он его первой же фразой, которую произнес вроде бы ненароком: «Есть в современных бабах что-то гренадерское, явно мужское, особенно когда она или чадит сигаретой, или дышит перегаром. Или подзавернет голенища сапог. А у нас глаз такой, что пора бы понять, что ничто не прощено».
Кроме всего прочего Дармодехин имел правовое сознание и любого торгового согласия добивался так, словно его условия высказала противная сторона.
Это он называл «авторским часом».
Он умел, коли надо, продемонстрировать и межнациональную совместимость, сказать, например, иудеям, что у него мама еврейка. Причем так и кричал: «Мне нечего утаивать! Из песни слов не выбросишь!»
