Анастасия Цветаева пересказала со слов Сергея Эфрона историю его семьи:
«Мать Сережи, Лили и Веры (у них есть еще сестра Нютя, в Петербурге, старшая, и брат Петя, в Париже, актер) была из рода Дурново, старых дворян. Она ушла из дома семнадцати лет – в революцию.
Партийная кличка ее была „Лиза большая“. Она была членом „Народной воли“ и „Черного передела“ ‹…›. Она была талантлива, образованна, хороша собой. Порвала с семьей по идейным причинам. Встретила прекрасного человека, революционера. У них было много детей, младший из них был Котик, с которым Сережа рос, как росли Маруся (так, а иногда – Муся – называли Марину Цветаеву дома в детстве. – Л.К.) и я. И за год с небольшим до встречи с Мариной Сережа пережил непоправимое горе: трагически погибли Котик и мать, в один день (Котик в 14 лет покончил с собой, мать покончила самоубийством в тот же день. – Л.К.).
На Сережу было нельзя смотреть. Мы не смотрели. Марина, как он, была – живая рана. И страстная тоска по ушедшей – поклонение, трепет, присяга верности его жизни снедали ее».
Острая тоска по прошлому, по ушедшему – в том возрасте, когда совсем не многие молодые люди с такой ностальгией оглядываются назад – очень сближала их. «Все это принадлежало милому, волшебному, теперь уже далекому прошлому», – на такой ноте идет все воспоминание Сергея Эфрона о родительском доме, где, по его словам, протекала «сказочная, несколько замкнутая жизнь».
В очень близкой тональности тосковали по каждому ушедшему мигу – даже еще при жизни матери, вместе с ней (и тем более – потом) – сестры Цветаевы. «И всегдашнее наше, с ранних лет – а помнишь?» (Анастасия Цветаева).
Пожизненность этой раны – потери матери, страшной смерти ее и любимого брата, утраты дома своего детства – остро ощутима в письмах Сергея Эфрона гораздо более позднего времени.
С правдой фактов, однако, в тексте автобиографии С. Эфрона дело обстоит иначе (именно потому, что он все же помнит, что это официальный документ). О многом он умалчивает, оставляя не заполненными даже такие традиционно требуемые в подобных документах графы, как профессия родителей. В написанных десятилетия спустя, когда Сергея Эфрона уже давно не было на свете, воспоминаниях Ариадны Эфрон косвенно проясняется причина этих таинственных умолчаний и открывается гораздо более суровая правда:
«Политические взгляды Елизаветы Петровны (матери Сергея Эфрона. – Л.К.), которой довелось сыграть немаловажную роль в революционно-демократическом движении своего времени, сложились под влиянием П.А. Кропоткина. Благодаря ему она стала – еще в ранней юности – членом I Интернационала и твердо определила свой жизненный путь. Кропоткин гордился своей ученицей, принимал живое участие в ее судьбе. Дружбу между ними прервала лишь смерть ‹…›. В июле 1880-го года Елизавета Петровна была арестована при перевозке из Москвы в Петербург нелегальной литературы и станка для подпольной типографии и заключена в Петропавловскую крепость. Арест дочери был страшным ударом для ничего не подозревавшего отца, ударом и по родительским его чувствам, и по незыблемым его монархическим убеждениям. Благодаря своим обширным связям он сумел взять дочь на поруки; ей удалось бежать за границу; туда за ней последовал Яков Константинович, там они обвенчались и провели долгие семь лет. Первые их дети – Анна, Петр и Елизавета – родились в эмиграции.
