О, как солнечно и как звездно
Начат жизненный первый том,
Умоляю – пока не поздно,
Приходи посмотреть наш дом!
Будет скоро тот мир погублен,
Погляди на него тайком,
Пока тополь еще не срублен
И не продан еще наш дом.
Этот тополь! Под ним ютятся
Наши детские вечера.
Этот тополь среди акаций
Цвета пепла и серебра.
Этот мир невозвратно-чудный
Ты застанешь еще, спеши!
В переулок сходи Трехпрудный,
В эту душу моей души.
Сергей Эфрон тоже глубоко грустил по утерянному дому своего детства. Он не писал стихов, но грусть эта прорвалась даже в официальном документе – в автобиографии, которую полагалось приложить к заявлению и другим бумагам, подающимся для сдачи экзаменов на аттестат зрелости экстерном (они были поданы им в 1914 году – в гимназию в Феодосии). С первой же фразы автобиография эта явно не соответствует традиционным канонам жанра, никак не предполагающего столь лирической исповедальности. Начало ее очень напоминает первые строки старинного романа:
«Первые детские воспоминания мои связаны со старинным барским особняком в одном из тихих переулков Арбата ‹…›. Это было настоящее дворянское гнездо ‹…›.
Все это принадлежало милому, волшебному, теперь уже далекому прошлому.
При доме был сад с пышными кустами сирени и жасмина, искусственным гротом и беседкой, в разноцветные окна которой весело било солнце. Чуть только начинала зеленеть трава, я убегал на волю, унося с собою то сказки Андерсена, то „Детские годы Багрова-внука“, а позднее какой-нибудь томик Пушкина в старинном кожаном переплете. Я помню огромное впечатление от стихотворения „К морю“. Никогда еще не виденное море вставало передо мной из прекрасных строк поэта, – то тихое и голубое, то бурное.
Я бредил им и всем существом стремился наконец узнать „его брега, его заливы, и блеск, и шум, и говор волн“.
Моим чтением руководила мать. Часто по вечерам она читала мне вслух. Так я впервые познакомился с „Вечерами на хуторе близ Диканьки“, „Повестями Белкина“, „Капитанской дочкой“, „Записками охотника“ и другими доступными моему возрасту образцовыми произведениями русской литературы.
Десяти лет я поступил в 1-й класс частной гимназии Поливанова. Этим заканчивается мое раннее детство ‹…›. В гимназии Поливанова я пробыл пять лет, переболев за это время почти всеми детскими болезнями. Внезапная и почти одновременная утрата родителей окончательно расшатала мое здоровье. Дом продали, – прежняя жизнь рушилась. Разбитый и усталый я выехал в Петербург. Вся моя последующая жизнь – непрерывное лечение.
Обнаруженный у меня петербургскими докторами туберкулез легких требовал немедленного и строжайшего санаторского режима.
Начались скитания по русским и заграничным санаториям.
С утра до вечера, лежа на chaise longque (шезлонг), я читал, думал и главное – вспоминал. Мелькали лица, звенели голоса, из отдельных слов слагались фразы, воскресали целые беседы; вставали сцены недавнего милого прошлого. Понемногу я стал их записывать. Из этих приведенных в порядок воспоминаний составилась книга рассказов „Детство“, вышедшая из печати, когда мне исполнилось 18 лет.
За четыре года моей болезни я читал и перечитывал Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Достоевского, Л. Толстого и иностранных классиков. Из русских поэтов моим любимым оставался Пушкин – „России первая любовь“, как сказал о нем Тютчев (у Тютчева: „Тебя, как первую любовь, / России сердце не забудет“. –
