С тех пор эта сцена стала «классикой» – волнующей, незабываемой сценой из «романа» о жизни Марины и Сергея. К ней обращаются все пишущие о судьбе и творчестве Марины Цветаевой. По силе эмоционального воздействия она сопоставима с великой сценой мировой литературы – в романе «Война и мир», когда после всех тяжелых и страшных испытаний, потерь близких, незнания друг о друге, живы ли, – происходит встреча Наташи Ростовой и Пьера Безухова. И на лице потрясенной Наташи «с трудом, с усилием, как отворяется заржавелая дверь», появляется улыбка.
Но вскоре, по воспоминаниям Ариадны Эфрон, раздался первый «тревожный звонок». «Помню один разговор между родителями вскоре после нашего с матерью приезда за границу: „… И все же это было совсем не так, Мариночка“, – сказал отец, с великой мукой все в тех же огромных глазах, выслушав несколько стихотворений из „Лебединого стана“. „Что же – было?“ – „Была братоубийственная и самоубийственная война, которую мы вели, не поддержанные народом; было незнание, непонимание нами народа, во имя которого, как нам казалось, мы воевали. Не мы, а – лучшие из нас“».
В этих словах Сергея Эфрона о горьких итогах Белого движения – его зоркость. Тем более поражает полное его ослепление позже, когда он оказался по другую сторону баррикад…
«„Но как же Вы – Вы, Сереженька…“ – „А вот так: представьте себе вокзал военного времени – большую узловую станцию, забитую солдатами, мешочниками, женщинами, детьми, всю эту тревогу, неразбериху, толчею, – все лезут в вагоны, отпихивая и втягивая друг друга… Втянули и тебя, третий звонок, поезд трогается – минутное облегчение, – слава тебе, Господи! – но вдруг узнаешь и со смертным ужасом осознаешь, что в роковой суете попал – впрочем, вместе со многими и многими! – не в тот поезд…
Что твой состав ушел с другого пути, что обратного хода нет – рельсы разобраны. Обратно, Мариночка, можно только пешком – по шпалам – всю жизнь“».
«После этого разговора, – продолжает Ариадна Эфрон свой рассказ, – был написан Маринин „Рассвет на рельсах“».
Рассвет на рельсах
Покамест день не встал
С его страстями стравленными,
Из сырости и шпал
Россию восстанавливаю.
Из сырости – и свай,
Из сырости – и серости.
Покамест день не встал
И не вмешался стрелочник.
Туман еще щадит,
Еще в холсты запахнутый
Спит ломовой гранит,
Полей не видно шахматных…
Из сырости – и стай…
Еще вестями шалыми
Лжет вороная сталь —
Еще Москва за шпалами!
Так, под упорством глаз —
Владением бесплотнейшим
Какая разлилась
Россия – в три полотнища!
И – шире раскручу!
Невидимыми рельсами
По сырости пущу
Вагоны с погорельцами:
С пропавшими навек
Для Бога и людей!
(Знак: сорок человек
И восемь лошадей).
Так, посредине шпал,
Где даль шлагбаумом выросла,
Из сырости и шпал,
Из сырости – и сирости,
Покамест день не встал
С его страстями стравленными —
Во всю горизонталь
Россию восстанавливаю!
Без низости, без лжи:
Даль – да две рельсы синие…
Эй, вот она! – Держи!
По линиям, по линиям…
12 октября 1922
Можно представить, с каким волнением ждала Марина Цветаева той минуты их встречи, когда будет читать мужу стихи из «Лебединого Стана», как предвкушала она высокое потрясение, горячую благодарность Сергея… Она имела все основания ждать этого – ведь в прежней жизни его отклик на все ею сказанное и написанное всегда бывал, говоря ее языком, равен ее оклику. Тем больнее ей было услышать такую неожиданную реакцию именно на эти, так много значившие для нее (и, как верила она до этого момента, для него, для них обоих вместе) стихи – ответ, подвергающий сомнению все, чем так страстно, самоотверженно и героически жила она в годы разлуки. Но оба они были еще далеки от предчувствия того пути, к какому приведут его эти начавшиеся сомнения, и той пропасти, какая разверзнется между ними в будущем.
