– Зачем? – угрюмо буркнул Василий.
– Это бабушкин крестик, – пояснила Янина, – Я ещё маленькой была, когда она умерла. А перед смертью дала мне его и сказала: «Янинка, отдашь тому, кого полюбишь».
Она взяла крестик и вложила в ладонь Василию, переплетя его пальцы со своими:
– Тогда, пять лет назад, когда тебя пан комендант привёл к нам на кухню, я сразу, как увидела тебя… так у меня внутри будто перевернулось что. Только я сперва тебя побаивалась. Ты странный был, не такой как наши мальчишки. Руку мне на лестнице подавал. Рассуждал не по-нашему. Одним словом, не похож ты был на мукомола.
– Да, да, обдирную муку от сеянной не отличал, – покачал головой Василий.
– Помнишь, да? – обрадовалась она, – А как мы за дровами ходили? На стену лазали?
– Ещё бы! Как такое забыть?
– А помнишь, как я ревновала тебя? – она вдруг покраснела, – Я ведь и вправду решила, что ты по ночам на свиданки ходишь. Мне тогда ещё и в голову не пришло, что ты на стену бегаешь. Ох, и мучилась же я от ревности! Дурёха. Верно?
– Верно. Всё хотел у тебя спросить, как ты узнала тогда, что меня на стене схватили?
– Нечаянно подслушала под дверью пана коменданта. Я за тебя так испугалась! – она прижала ладони к щекам, – Даже кофейник на себя опрокинула… Не помню, как до стены добежала, чего караульным наплела. Ключи у дядьки Януша стащила… Точно в помешательстве была.
– Отчего?
– Да ведь пан комендант тебя убить приказал! А я подумала, если тебя убьют, то я со стены сброшусь…
– Глупая ты моя, – ласково сказал Микуров. Сердце его так и щемило от её рассказа.
– А теперь, как я всё это вспоминаю, мне делается и больно, и радостно. А бабушкин крестик я хотела тебе ещё в крепости отдать, когда прощались. Но испугалась… Решила, что ты посмеёшься надо мной…
Он зажал её руку между своих ладоней:
– А ведь я с тех пор, каждый день думал о тебе.
– Правда? – встрепенулась она.
– Места себе не находил. Письмо хотел написать… Да так слов и не нашёл…
Оба умолкли и пристально смотрели друг другу в глаза. Наконец, Янина вытерла с лица слёзы и произнесла:
– Ты крестик себе оставь. Я хочу, чтоб он у тебя был. Любовь ведь не передаришь. Она только одна на всю жизнь бывает.
Он в отчаянии покачал головой:
– Ох, Янинка. Что же ты со мной делаешь? И зачем ты, дурёха, замуж пошла?
– А кто бы меня спрашивал? Время пришло, тятько сосватал. Свадьбу сыграли.
– Мне-то теперь что делать?
– Воротишься в Петербург. Найдёшь хорошую девушку. Женишься.
Василий убрал крестик в карман кафтана, надел шляпу:
– Пора мне. Надо ехать. Прощай, душа моя. Не поминай лихом.
Он поднялся из-за стола и вышел прочь. На столе осталась не тронутая кружка пива.
Микуров уже отвязывал коня, когда увидел, что Янина спешит к нему через двор.
– Вот, возьми, – протянула она холщёвый узелок, из которого ароматно пахло хлебом и жареными колбасками, – Путь, видать, у тебя не близкий.
Василий, не в силах справиться с собой, крепко обхватил её и поцеловал. Она в ответ прижалась к нему всем телом, и он как когда-то, вновь ощутил грудью её взволнованный стук сердца.
Санкт-Петербург
императорский дворец
Императрица Анна Иоанновна пробудилась в восемь утра, раскинула в стороны руки и широко зевнула. В ответ на её пробуждение из всех углов спальни стало возникать ответное движение; пробуждались её шуты и шутихи, которые ночевали в покоях государыни. Их при дворе был целый штат, чтобы постоянно веселить царицу: днём они были обязаны дурачиться и кривляться, а те, кто пользовался особым расположением, оставались в опочивальне на ночь – рассказывать сказки и чесать царице пятки под одеялом, чтоб та скорее засыпала.
