Читать онлайн Валерий Казаков - Мечта на велосипеде. Повесть и рассказы

Маленькая повесть

В кабинете главного редактора районной газеты Ирины Матвеевны Садовиной было в тот день удивительно солнечно и тихо, как бывает всегда в русской провинции где-то в середине апреля, когда белые оконные косяки начинают привлекать первых мух и мохнатых невесомых бабочек, появляющихся неизвестно откуда. Ирина Матвеевна в блаженной сонливости сидела за красивым столом из мореного дуба и мечтательно смотрела вдаль за прозрачное оконное стекло, где на самом краю горизонта золотыми подсолнухами горели маковки Троицкого собора, а дальше по крутым берегам Уржумки синел сосновый лес. На душе у нее было спокойно и чуточку грустно.

В это время по широкому коридору редакции прозвучали чьи-то шаги, потом слегка приоткрылась массивная дверь, и тихий мужской голос за дверью произнес:

– Можно к вам?

– Да, да, заходите, – вынуждена была отозваться Ирина Матвеевна, таким образом нарушая привычное состояние блаженной сонливости.

Тяжелая дверь с легким скрипом отошла в сторону, и на пороге возник юноша лет двадцати пяти, высокий, слегка сутулый, с загорелым и немного смущенным лицом, в правой руке которого находилась серая авоська с кипой рукописей. Причем, если хорошенько приглядеться, то среди этих рукописей можно было заметить початую бутылку красного вина с пробкой из газеты и несколько круглых пряников, напоминающих деревянные подрозетники.

– Я из Пентюхино, – смущенно объяснил юноша. – Стихи прислал вам свои три дня назад, а вы позвонили к нам в котельную вчера. Ну, чтобы я приехал. Меня, правда, на смене не было, я за дровами ездил в лес, но мой сменщик Василий мне все предал.

– Да, да. Я припоминаю. Присаживайтесь, пожалуйста, вот сюда. Проходите, – с улыбкой ответила Ирина Матвеевна.

Молодой человек прошел в дальний конец кабинета, сел там на краешек стула, отпустил авоську между колен, и в это время горлышко недопитой бутылки предательски выглянуло из нее.

– Вас Андреем звать? – спросила Ирина Матвеевна.

– Да, – отозвался он хрипловатым голосом, и тут же добавил для ясности: – Андрей Иванович Голенищин.

– А я Ирина Матвеевна, – представилась она.

Он виновато стащил с большой головы лохматую кроличью шапку и вытер свободной рукой пот с высокого смуглого лба. Ирина Матвеевна в это время с интересом наблюдала за ним. «Типичный провинциал, – решила она. – Вполне возможно, талантливый, но стеснительный не в меру, и, кажется, слегка под хмельком для смелости». Потом они оба молча смотрели друг на друга несколько секунд. Причем смотрели так, как могут смотреть только поэты и художники – две родственные души. При этом редакторша показалась Андрею достаточно молодой и даже симпатичной, но уж очень высокой и очень худой.

Между тем Ирина Матвеевна откинулась на спинку стула, машинально передвинула какие-то бумаги у себя на столе и непринужденно закурила, взяв сигарету как-то особенно элегантно в свои длинные тонкие пальцы.

– Я прочитала ваши стихи, – наконец начала она, испустив вверх тонкую струйку дыма, – и скажу вам честно, они мне понравились. Кое-что даже можно печатать прямо сейчас. Но, понимаете, в ваших стихах много такого, что настоящей поэзией не назовешь… Конечно, я понимаю – не все стихи пишутся для печати. Часть, наверное, для души. Ведь так?

Андрей сглотнул слюну и кивнул, потому что язык у него на какое-то время онемел и совсем не чувствовался.

– И вы удивительно много пишите, судя по рукописи.

Она подняла его рукопись в своей тонкой руке, как бы взвешивая ее, и по тому, как она это сделала, Андрей понял, что его рукопись весит килограмма два – не меньше.

– Очень много пишите, – повторила она, – и, наверное, каждый день.

Он снова виновато кивнул. Действительно, он пишет очень много. Но, что тут поделаешь, если пишется, если его тайные чувства выхода просят, особенно, когда в котельной больше нечем заняться.

Она снова улыбнулась ему и продолжила:

– Я, знаете, тоже стихи пишу. В этом смысле мы с вами коллеги, но у меня другие правила. Я долго вынашиваю каждую строку своего стихотворения, долго обдумываю каждое слово. А сам стих рождается у меня потом почти случайно, когда придет пора.

Она снова улыбнулась ему. Он кивнул. Растерялся и кивнул для убедительности еще раз.

– Мне, чтобы столько написать, понадобилось бы несколько лет, честное слово.

Он снова кивнул два раза. Ну, конечно, он слишком много пишет, но, что поделаешь, если пишется. Когда-то он пробовал не писать, но без стихов жизнь становится такой постной, такой пустой, что от тоски сдохнуть можно.

– Я хочу сказать вот что, – уточнила редакторша. – У вас, Андрей, хотя бы иногда не появляется желание что-либо переделать? Слова переставить местами, например, уточнить некоторые детали?

Он отрицательно и недоуменно покачал головой, видимо ожидая от нее чего-то еще более скверного.

– Ну, знаете ли! – удивилась редакторша. – Это трудно понять! Очень трудно. Ведь есть стихи, которые станут настоящими, если в них всего одно слово заменить, или переставить местами. Вот, например, вы пишите: «Маки, маки, вы красные знаки весны». А если написать так… Ну, вот так, допустим: «Флаги с маками одного цвета – это весны первомайской примета». И конкретно получится, и глубоко, и по теме более объемно, более выразительно.

Ирина Матвеевна победно посмотрела на своего слушателя. Андрей удрученно опустил голову, плечи у него при этом тоже опустились, и из его переполненной авоськи как-то боком, очень некстати, вывалилась бутылка с портвейном, потом быстро покатилась по чистому паркету, оставляя на нем тонкий красноватый след. Андрей быстро поднял злополучную бутылку, сунул обратно в авоську, а потом испуганно посмотрел на редакторшу, и сразу почувствовал себя очень маленьким в этом через меру светлом и просторном кабинете. Ему на секунду показалось, что вся его сущность сейчас поместилась бы в оттопыренном кармане пиджака. Чувствуя ужасную неловкость, он сдавленно вздохнул, потом сообразил, что от него, кажется, чего-то ждут, поднял глаза на Ирину Матвеевну и забормотал:

– Стихи-то переделывать свои как-то рука не поднимается, знаете ли.

– А вы не руками старайтесь – головой, – перебила его Ирина Матвеевна с явной иронией в голосе. – Или для вас это не подходит? Как говорится: «Что написано пером – не вырубишь топором».

– Вот – вот, – заторопился с ответом сбитый с толку и раздосадованный Андрей. – Плотники мы. Отец у нас был по этой части большой мастер, ну и мы, естественно, по его стопам пошли. Мастерство-то плотницкое и нам передалось тоже. А уж относительно того, что я тут написал – вы не беспокойтесь. Я переделаю, если нужно. Честное слово.

– Наверно, вам угол легче срубить, чем новую рифму для готового четверостишия придумать, – примирительно улыбаясь, произнесла Ирина Матвеевна.

– Угол-то? – оживился Андрей. – Как не легче. Там мы вдругорядь не переделываем. Стараемся сразу не прошляпить. Известное дело – каждая лесина у хозяина на счету… Как можно? А тут, в стихах-то, я переделаю, если необходимо. Если нужно. Вот в следующий раз на смену пойду и переделаю обязательно. Уж вы не беспокойтесь. У меня на смене в котельной свободного времени полно… И про красные знаки вы правильно говорите. К месту, можно сказать. Ну, и прочее тоже, относительно веса… Я много пишу. Много. Да еще бумага в этот раз попалась для ксероксов. Белая, но тяжелая. Если я к вам еще когда-нибудь приеду, то кила на два меньше рукопись привезу. У меня есть такая одна. В чулане лежит. С одного боку, правда, ее мыши подточили, но читать еще можно. Там всего четыре стихотворения, но длинные.

Ирина Матвеевна в это время прикрыла рот ладошкой, чтобы вслух не рассмеяться и не смутить молодого человека. А он между тем вполне серьезно продолжил:

– Я, пожалуй, пойду. Вы уж извините меня. А то, как бы на автобус не опоздать. Мне сегодня вечером надо на смену.

Но Ирина Матвеевна почему-то ничего не ответила ему, только загадочно улыбнулась. Андрей в это время с тоской посмотрел на дверь. И зачем пришел, для чего? Вот сиди теперь и выслушивай разные нотации, как школьник какой… А на улице-то весна, небо синее, облака с розоватыми боками. Грачи на деревьях галдят во всю.

– Чтобы писать хорошие стихи, – назидательным тоном продолжила Ирина Матвеевна, – надо прежде всего русскую классику знать… Ахматову, к примеру, вы читали? Или Рубцова? Или Бродского, на худой конец?

Андрей отрицательно покачал головой. Чего еще захотела, долговязая мымра. Да ни один из них в подметки Есенину не годится. Стихи Есенина ни с какими другими не спутаешь. А Бродский совершенно другой. Пробовал он однажды Бродского читать в сельской библиотеке – и ничего толком не понял. Не стихи, а белиберда какая-то.

– Вот видите, – почему-то обрадовалась редакторша, – не читали, а хотите хорошие стихи написать. Да вы азов поэзии не знаете. Элементарных азов! В этом все дело! Надо больше читать и…

И в это время на столе у нее зазвонил телефон. Ирина Матвеевна привычным движением сняла трубку и поднесла ее к маленькому бледному уху.

– Алло. Да, я слушаю… Так, так, так… Сейчас зайду, только вы все документы заранее подготовьте… Да, да, все подпишу сразу.

Она деловито поднялась со стула, посмотрела на Андрея своими серыми большими глазами и деликатно попросила:

– Подождите меня минуточку, пожалуйста. Мне срочно нужно в бухгалтерию зайти. Я вернусь, и мы с вами договорим.

– Угу, – уныло хмыкнул он.

И она ушла, – такая деловая, такая высокая и высокомерная, что Андрей на секунду испугался, а вдруг передумает и вернется с полдороги. Но она не вернулась, она покинула свой кабинет, и ее шаги постепенно смолкли в конце коридора. Где-то там скрипнула дверь и наступила желанная тишина. Воспользовавшись этим, Андрей стремительно соскочил со своего места, схватил со стола свою объемную рукопись, сунул ее в переполненную авоську поверх бутылки и, не надевая шапки, запинаясь за что-то в полумраке длинного редакторского коридора; боясь, что спутает в этой спешке двери, бросился на улицу. Если бы сейчас, не дай Бог, он столкнулся в коридоре с Ириной Матвеевной, он, вероятно, сшиб бы ее с ног, испугавшись до полусмерти одного ее вида.

Но Бог миловал его. Он благополучно выбрался на улицу. А там сразу же испытал такое желанное и такое приятное облегчение, что захотел утвердить его как следует. Зашел за угол какого-то кирпичного дома, достал из сетки злополучную бутылку красного и в несколько глотков осушил ее до дна. Апрельская улица после этого показалась ему восхитительной. На яркой весенней улице во всю каркали грачи, шуршали шинами машины, а с крыши редакции мерно капала талая вода. Капли долбили и без того ноздреватый весенний снег, и звук этих капель был похож на звон серебряного колокольчика. А небо было такое удивительно высокое, такое по-весеннему зеленоватое, что казалось уже совсем летним. И глядя на все это, Андрею с новой силой захотелось жить, снова захотелось любить и, как это ни странно, писать стихи.

Возвращаясь из районного центра на рейсовом автобусе домой, Андрей сидел у окна, смотрел вдаль и мечтал когда-нибудь встретиться со своей бывшей одноклассницей Верой, в которую был когда-то влюблен. Эти мысли зажгли в его душе огонек хрупкой надежды на светлое будущее, на понимание. Вера оценит его увлечение стихами, Вера поймет. Не даром в школе она была отличницей.