Семь…
Импульс, сравнимый с выстрелом пистолета. С пулей, впечатанной в плоть и доскользившей через ткани к самому мозгу. Так тело реагирует на опасность. А Леонард Видаль – опаснее волка, что неделю трясся от голода. Даже не видя его лица или имени на форменном свитере, я уверен, что фура, несущаяся на меня, именно он. Всю игру он прикладывал бесконечные усилия своих каменных бицепсов на то, чтобы впечатать меня в лёд. Играет жёстко, но своё дело знает. Сметает всё на своём пути. И сейчас на его пути – я.
Шесть…
Пора. Размах. Я завожу клюшку чуть назад.
Пять…
Все звуки исчезают, словно меня бросили под воду, и я плавно опускаюсь ко дну. Лишь удар покажет, всплыву я на поверхность или навсегда погрязну в пучине.
Четыре…
Все системы безопасности вопят, призывают уносить коньки подальше, оставить шайбу, нападение, победу, но защититься от столкновения. Но каждый из нас, выходя на поле, оставляет в раздевалке не только свои «Ролексы» и «Айфоны», но ещё сомнения и страх. Поэтому я не бегу, а ударяю клюшкой с точностью, выверенной до миллиметра.
Три…
Круглый снаряд, чёрным пятном выделяющийся в белоснежном просторе катка, выписывает траекторию. Вертится волчком на пути к правой «девятке», куда не достаёт могучее плечо Гарленда. Его рука дёргается. Вес всего девяностокилограммового тела срывается с прочно занятой позиции в нужном направлении.
Два…
Боль отравой растекается по всему телу. Сперва кувалдой ударяет в левое плечо, прокатывается по стандартному набору рёбер, пересчитывая их, как нервная воспитательница – детсадовцев. А дальше по накатанной.
Вспышки по всему телу превращают меня в фейерверк боли и крика. Десятка по шкале болевого синдрома. Верхний порог. Предел. Чернота в глазах. Первым меня покидает зрение-единица. На плановом осмотре у окулиста я читаю нижнюю строчку и вижу каждый волосок в носу Эндрю Дукетта, нашего штатного доктора. Но в этот момент абсолютное ничего. Черный квадрат Малевича. Космос с погасшими звёздами. Так начала угасать и моя звезда.
Весь шум стихает. Слышится только всеобщий вздох – тысячи лёгких в унисон втянули холодный воздух крытого стадиона «Пасифик Колизей». Шестнадцать тысяч посадочных, все билеты раскуплены, чтобы посмотреть, кто надерёт задницу. «Монреаль Канадиенс» или «Ванкувер Джайентс». Однако задницу надрали мне.
Один…
Треск, точно шипованная резина прокатилась по хлюпкому льду. Выстрел в коленной чашечке за пределами болевого порога. Вопли сирены перекрыли мои – финальный аккорд любой хоккейной сюиты. На этой ноте пропадает всякий звук. Уши забетонировало, и только рокот сердца о рёбра всё ещё слышится где-то внутри.
Все органы чувств выходят из строя. Остаётся лишь ощущение, как я плавно, в замедленной съёмке, на которую не давал согласия, падаю прямо лицом на лёд. Падение титана на глазах шестнадцати тысяч зрителей. Колено режут зазубрины пил, каждая косточка вот-вот раскрошится в протеиновый порошок, что ребята попивают после тренировок для восполнения белка. Мышцы не отвечают моим командам. Последнее, что я помню, как кто-то трогает меня за плечо…
И я открываю глаза.
Всё белое, почти ослепляющее. Но я больше не в «Пасифик Колизее», не под взглядами толпы. На меня вообще никто не обращает внимания. Ни катка, ни сошедших с ума трибун, ни табло с обратным отсчётом. Даже запахи другие. Вместо пота, сырости и триумфа – антисептик, таблетки и какой-то сладковатый душок цветов.
