Я стоял, прижимая рукав к ране, ощущая только слабую ломоту внутри, будто что-то во мне выключили навсегда.
Всё кончилось быстро. Люди лежали на полу, кто-то молился, кто-то стонал. Я стоял, прижимая рукав к ране.
Попытался включить телефон – экран погас.
Мама так и не узнает, что было дальше.
Дороги обратно нет.
Долгое время в ангаре стояла такая тишина, что казалось – даже печка погасла.
Запах пороха, крови, мерзлый дух зимнего утра вползали под кожу.
Я всё ещё держал автомат, не замечая веса – пальцы онемели, словно чужие. Сердце билось, как после бега, но внутри – только пустота.
Печка дотлела, кру́жки валялись на полу, разорванные одеяла тянулись до двери. Всё вокруг замедлилось: раненых перетаскивали ближе к стенам, дежурный собирал разбросанное оружие, солдаты молча выносили тела. Несколько женщин плакали, уткнувшись лицом в ладони. Мужчина у стены не сводил взгляд с одной точки.
Остальные лежали на полу или сидели, будто приросли к месту, не решаясь пошевелиться. Я машинально попытался смахнуть кровь с руки, но только размазал по запястью.
Сквозь мутное сознание пробивались обрывки мыслей – голос командира, звон упавшей гильзы, крик мальчишки:
– Это не мой папа!
Никто ничего не объяснял.
Не было приказов, только общий гул и этот осадок внутри – будто вся твоя жизнь осталась по ту сторону ночи.
Когда всё стихло, парень в тёмной куртке медленно поднялся, посмотрел на ангар и подошёл к выходу. В темноте он прошёл мимо, не глядя. Не остановился, не сказал ничего. Я вроде бы хотел окликнуть – не знаю зачем. Спросить? Извиниться? Поблагодарить? Но язык не шевельнулся. Мы просто разминулись. Как будто и не было этого всего. Никто не остановил, никто не спросил, зачем. За ним никто не последовал.
В голове только одна мысль: «Назад уже не вернуться. Всё случилось на самом деле».
Дальше была только тишина.
Глава 01. Карантин
В ангаре не было ни утра, ни настоящей тишины – всё, что осталось от ночи, висело в воздухе. Пол был усеян бинтами и лоскутами формы, в лужах застывшей крови валялись обломки мебели. Пахло порохом, железом и чем-то едким – смесь ужаса и бессонницы впиталась в стены.
Дежурные обходили людей, собирали оружие, снимали пустые магазины, выуживали гильзы из-под нар. Тела погибших накрыли куртками и аккуратно вынесли за ворота – никто не провожал, не прощался.
Гражданские вжимались в стены: женщины плакали открыто, не стесняясь слёз, у кого-то истерика переходила в глухой вой. Дети всхлипывали и жались к взрослым, периодически срываясь на крик, звали по именам родителей или братьев, которых уже не было рядом.
Иногда кто-то из детей замолкал, потом вдруг спрашивал вслух – будто просто проверяя, услышит ли ответ:
– А мама скоро придёт?
Никто не отвечал. Один из солдат, услышав такое, просто вышел наружу. Другой крепче сжал ремень на автомате, будто хотел затянуть что-то внутри себя.
Взрослые мужчины сидели, опустив головы, кто-то срывался на тихий мат или замирал, когда слышал знакомую фамилию среди погибших.
В ангаре висело напряжение – люди исподтишка оглядывали солдат, с опаской и обидой. Ещё вчера в военных искали защиту, а сегодня видели в них угрозу. Украдкой отворачивались, прижимали детей к себе, шёпотом запрещая им смотреть на солдат.
Многие пытались пересесть подальше от поста или просто отворачивались, когда мимо проходил дежурный. В каждом взгляде – немой вопрос: «Почему так?»
