– Ладненько, – крякнул жорнищанский сотник. – Начистоту так начистоту. Понимаешь, пан Войцек... Ребятишки мои давеча угорского гонца изловили...
– Т-так.
– Угорец, молоденький такой, мальчишка еще, с коня падал когда, убился насмерть. А у него письмо нашли. Что хмуришься, пан Войцек? Думаешь, мародерствовали порубежники?
– Н-нет, не ду-умаю. Ежели бы у Б-богорадовки зейцльбержского гонца схватили, я бы тоже п-приказал обыскать его.
– Ладненько. Про угорца, считай, договорились. Теперь про письмо. Так вот, в письме том про тебя, пан Войцек, писано.
– Н-неужто? – углом рта усмехнулся пан Шпара.
– Могу показать. Если ты по-угорски читать можешь.
– А ты, в-вы-ыходит, можешь?
– Нет. Я не могу, – честно признался пан Рчайка. – Я вообще грамоту не люблю. Поповские и чародейские штучки – эта грамота. Учил, когда мальцом был... А нынче завсегда найду, кто мне вслух почитает. Так на кой ляд глаза насиловать?
– Ч-что-то в твоих словах есть, пан Лехослав, разумное. Я п-подумаю. Продолжай, будь так любезен.
– Письмо с угорского мой чародей переводил. Гудимир. Это чтоб ты знал. Писано оно было от имени боярина Рыгораша – уж не знаю, сам писал или диктовал писарчуку. Там все про смуту Прилужанскую сказано. И как Юстына королем ставили...
– Ох, боюсь н-не все, пан Лехослав. Ох, не все...
– Откуда знаешь? – опешил жорнищанин.
– Когда-нибудь потом, пан Лехослав. Когда подружимся и время найдем горелки попить.
– Да не такой дряни вонючей... того-этого... а моей милости прошу... – не выдержал Лекса и испуганно замолчал.
Пан Рчайка с любопытством посмотрел на него.
– Прощения прошу, панове, – забормотал великан. – Может мне... того-этого... пойти куда? Чтоб... того-этого... не мешать...
– Сиди уж, – отмахнулся пан Лехослав. – Куда пойдешь?
– Ну...
– Сиди, Л-лекса, – сказал пан Войцек. – У меня от т-тебя секретов нет. П-продолжай, пан Лехослав.
– Продолжать? Ладненько. Еще в письме было сказано, что митрополит наш, Богумил Годзелка, и подскарбий бывший, пан Зджислав Куфар, казне прилужанской ноги приделали. Чтоб, значит, Юстыну со Зьмитроком и всяким прочим «кошкодралами» правление медом не показалось. А ты им в том помогал. Так ли, пан Войцек? Поправь меня, коли ошибаюсь.
– Т-так не ты ошибаешься, пан Лехослав. Рыгораш ошибается. Хоть муж уважаемый и почтенный.
– В чем же он ошибается? – вкрадчиво так, как выбирающий лесу рыбак, поинтересовался жорнищанин.
– Что я к-к-казну увезти помогал.
– А в остальном?
– А т-ты пойди, п-пан Лехослав, поспрошай Богумила Годзелку, а? – внезапно окрысился пан Шпара. Даже шрам на щеке побелел.
– А что ты так разговариваешь, пан? – Жорнищанский сотник начал наливаться краской. Даже шея сзади побагровела.
– А как м-мне с т-тобой разговаривать, коль т-ты допрос мне учиняешь?
– Я в своих правах. В своем городе.
– З-значит, можешь хватать всех п-подряд и допрос устраивать?
– Обижаешь, пан Войцек! – Лехослав засопел, набычился. – Я тебя не хватал. Честью пришел поговорить. Как равный с равным. А ты оскорбить меня норовишь.
Пан Шпара вздохнул, провел большим пальцем вдоль края столешницы:
– Д-добро. Т-ты прости, ежели что не так, пан Лехослав. Я и в п-прежние времена до-обрым и п-покладистым не был. А теперь и вовсе стал – чистый трут. Т-то-олько искорку кинь, и загорелся.
Рчайка подал знак шинкарю наполнить чарки:
– Чтоб обиды наши ушли, как горелка из бутыли уходит!
