Остальные же предпочитали лыжи, что открывало нам всем огромный простор для военных действий на вечной войне между лыжниками и сноубордистами. А орудиями этой войны были обильные потоки нескончаемых шуток, иногда настолько острых, что, казалось, они действительно пронзали насквозь.
Я и сам когда-то давно пробовал кататься на лыжах, и даже что-то умел, но давно позабыл эти умения за ненадобностью. Потому что все мое существо тянулось именно к сноуборду и не изменяло ему ни разу за многие годы.
– Ты сам-то проснешься, соня? – усмехнулся я, самонадеянно веря, что это испытание мне по плечу.
– Я в отличие от тебя каждый день во столько просыпаюсь, свободный художник, – взвился он.
– Ну, значит, забились.
– Павлуша у нас сегодня уже отличился. Я говорил? – выбрался из перепалки с Эльбрусом и Асланом Тим. – Девушку вон спас, которую снегом засыпало.
По прокату пронесся удивленный и одобрительный гул, после чего Тима добавил немного подробностей.
– И как девушка?
– Нормально, – ответил я. – Домой пошла. С друзьями.
– А его медом не корми, дай спасти кого-нибудь, – вставил Эльбрус, в отличие от всех остальных своих земляков, говоривший почти без акцента. – Я все еще помню, как он два года назад спасал девчонку, вылетевшую с трассы.
– А он, кстати, только девчонок и спасает, ты заметил? – ухмыльнулся Аслан.
– Мне на них просто везет, – скромно отрапортовал я.
– Хорошо все, что хорошо кончается, – подвел итог Хаджи-Мурат.
Постепенно вспомнив, что у них есть обязанности, все присутствующие нехотя вернулись к их исполнению. Тим что-то сказал отцу на их родном языке, на котором, даже спустя столько лет общения с ними, я знал только приветствие, и обратился ко мне на русском:
– Подожди минут десять. Я сейчас там приберу и пойдем “заселяться”.
Мы забрались пешком в дальнюю часть поселка со взаимными подколами и уловками, будто нам и не было по двадцать пять и двадцать четыре года, а были те самые семь и восемь лет, когда его отец учил нас кататься. Забрали мои вещи из старенького серебристого «фольксваген поло», включая мой дорожный набор с красками и несколько холстов, и поднялись в до слез знакомую и почти родную угловую квартиру на четвертом этаже на улице Пихтовый мыс. Три комнаты и кухня в ней были ничтожно маленькие. Одна из комнат, самая большая, была проходной и не имела двери в коридор – лишь пустой дверной проем, чтобы не занимать место открывающейся дверью. Я, не спрашивая, пошел в «свою» комнату.
То была угловая комнатка, в которой не помещалось ровным счетом ничего, кроме двуспальной кровати. К стене над изголовьем были приколочены полки, дабы иметь возможность хоть что-нибудь здесь хранить, и пара крючков для одежды. Сбоку от кровати было окно. Я бросил свою старую спортивную сумку со всеми скромными пожитками на кровать.
Мы с Тимом скоротали вечер за скудным холостяцким ужином, парой рюмок коньяка и приятной беседой. Тима, как и многие кавказцы, выпивал редко, особенно во время сезона, но ради встречи со мной всегда делал исключение.
Мы легли спать пораньше, чтобы выспаться и успеть на первый подъемник, как и договорились с ребятами.
