Наблюдая за этими аттракционами невиданной щедрости, Василий недоумевал:
– Кормишь всех в общаге, утешаешь, кофточки им вяжешь, а они как ценят твою доброту? Кроме насмешек и мелких издёвок в твой адрес, я что-то ничего хорошего не видел. Они же просто не замечают, какая ты на самом деле. А клички эти: мелочь, малявка, пионерка, детский сад на лужайке. Ты разве этого заслуживаешь? Они все вместе взятые мизинца твоего не стоят! А Лариска твоя любимая вчера так мне глазки строила, что я чуть не сорвался. Хотел сказать всё, что думаю, но сдержался. Ради тебя.
– Перестань, Василёк. Они добрые. Просто год назад, когда я только приехала, я совсем маленькой выглядела и вправду на пионерку была похожа: синяя юбка в складку, беленькая блузочка, а на ногах детские ботиночки. Ты же знаешь, как мне трудно обувь моего размера найти. Хорошо, сапожник дядя Фёдор умеет туфли мастерить. Вот, посмотри. – И она вытянула изящную ножку, обутую в красные туфельки на шпильке. – Что бы я без него делала? И ты бы меня за школьницу принял, если бы я одевалась как раньше. Они ко мне хорошо относятся. Я тоже иногда подшучиваю над ними. У близких людей так принято.
Василий неодобрительно качал головой и отбирал остатки припасов, чтобы припрятать в своём хранилище. Он договорился с дворником Фролычем, которого исправно угощал самогонкой, использовать кладовку с инвентарём для хранения своих продуктов. В специально сколоченном шкафу, увенчанном огромным амбарным замком, таились несметные богатства. Самодельная тушёнка в литровых банках пряталась за неподъёмным мешком картошки, бумажные пакеты со свёклой, морковкой, яблоками и сухофруктами притулились рядом с бочонком квашеной капусты. Завершала этот натюрморт в духе социалистического реализма бутыль самогонки, которая была так ловко закручена, что Фролыч никак не мог добраться до вожделенного напитка – только с разрешения Василия, имевшего собственные представления о том, сколько можно выпивать в день. Никакие мольбы и стоны не помогали – стакан, и ни капли больше. Фролыч сначала возмущался, грозился выгнать Василия вместе с его барахлом из такого райского места. Но тот был неумолим.
– Да меня на таких условиях каждый пустит, – говорил он, – а вот что ты без меня будешь делать – вопрос.
Чтобы иметь доступ к своему складу, Василий регулярно наводил порядок в кладовке: протирал и расставлял по местам неряшливый, как и сам дворник, инвентарь, подметал и даже мыл пол. Он любил порядок во всём. Апофеозом его мастерства стала специальная стойка с прорезями для всех инструментов: и для ржавых граблей, и для видавшей виды метлы, и для разнообразных совков-скребков. Фролыч только всплёскивал руками от восторга, приговаривая:
– Ай да Василий, ай да сукин сын! Во, муж из тебя получится знатный! Сам бы за тебя пошёл, ежели бы девкой был!
Когда Василий приходил к училищу встречать Танюшку, то часто наблюдал, как все бездомные кошки сбегались, ожидая получить от неё какое-нибудь лакомство. А она всегда была готова к этому нашествию. Из её потрёпанного портфельчика, набитого нотными тетрадями, как из рога изобилия появлялась бутылка молока, которым она заливала покрошенный в специальные мисочки хлеб, иногда кусочек рыбы или котлетка. С кошками у неё были такие же трепетные отношения, как и с давешней птичкой: она их гладила, старалась накормить самых робких и отогнать наглых мерзавцев. Василия забавляли клички, которые она им давала: там были и Фунтик, и Мерзавец, и Обормотка, и даже Хрен. Кошки окружали её, как только она показывалась на лестнице: ластились, мурлыкали, словно рассказывали что-то своё.
