Когда месса подошла к концу, отец Доминик поднял руки, не сводя глаз с меня.
– Пусть свет Всеотца ведет вас даже в самые темные часы, – произнес он нараспев низким и успокаивающим голосом.
Послушницы начали вставать, язаколебалась, не зная, осмелюсь ли остаться. Заметит ли отец Доминик эти колебания? С одной стороны волнительно, с другой – Мать Настоятельница, которая спустит с меня шкуру, если ей кто-то доложит, что я пропустила исповедь.
Вздохнув, я встала самой последней в очереди на исповедь.
Он отодвинул шторку исповедальни, приглашая меня войти. Я села на деревянную скамью, совершенно не зная в чем покаяться.
– Тревожит ли тебя что-то?
– Сегодня я подумала о побеге.
– Твоё сердце мечется в поиске своего пути, не тревожься этого.
– Я всё ещё чувствую здесь себя лишней. В отличие от Барбары или Жанны… – я замолкла, подбирая окончание фразы.
– Ты считаешь их лучше?
– В их сердцах больше веры.
– Позволь, я подойду?
– Конечно, – поспешно проговорила я, когда поняла, что он мог не заметить мой кивок.
Отец Доминик зашел в кабинку и я вжалась в деревянную стенку, чтобы он мог сесть. Здесь так мало места, что становилось тяжело дышать или это не из-за тесноты?
– Если ты за пять лет не смогла привыкнуть, вполне возможно, что такая жизнь не для тебя. Я могу подать прошение Матери Настоятельнице, чтобы тебя отправили в мир.
Я покачала головой.
– Мною было подано не меньше сотни прошений, они все отклонялись.
– Убегать в разгар осени не совсем разумная идея, скоро зима.
Он был так близко, что я перестала различать фразы произнесенные его красивыми губами, сфокусировавшись только на них, я забывала дышать и сейчас мне до ужаса не хватало воздуха.
– Агата? Всё хорошо?
– Д-да, – отстраненно прошептала я, отворачиваясь, чтобы рассмотреть узор из древесных колец на стене.
– Ты говорила, что хочешь создать новые воспоминания. Вот тебе одно из них, – тихо произнес он, а когда я обернулась, его губы накрыли мои, осторожно сминая. – Не двигайся, – неожиданно строго прошептал он в мои губы, опаляя их жаром.
У меня по спине бегут мурашки, даже сквозь шум молельного колокола, я слышу биение собственного сердца. Его теплые и слегка шершавые губы скользят по щеке поднимаясь к виску, вызывая в груди дрожь, волнами распространяющуюся дальше по телу.
По несчастливому стечению обстоятельств ему не позволено больше обнимать и целовать меня, он не имеет права даже на мысли об этом, как и я не имею права поддаваться, вздрагивать от становящихся необузданными прикосновений, и думать о большем.
Особенно думать о большем. Я положила ладони двух рук на его грудь в стойкой уверенности, что сейчас я оттолкну его.
Вот сейчас… точно, сейчас.
Но вместо этого я цепляюсь за рубашку, прижимаясь теснее, переплетая звуки наших сердец.
– Прости меня, Агата, – шепот, утопающий в моих спутанных волосах где-то у самой шеи, эхом отдается мурашками у самой поясницы. Разливается удивительное чувство тепла, окрашивая щеки в ярко-красный цвет. Вибрация внизу живота, где комком скручивается тлеющее желание, вызывает шум в голове.
Кончик языка касается его шеи, как будто против моей воли, моё тело больше не слушает голос вопящего в неистовстве разума. Внизу приливает кровь, бурлит желание, высвобождается нутро дикого зверя, готового вкусить запретное, сладко-греховную связь.
Большим пальцем он обводит мою скулу, поглаживает нижнюю губу, слегка оттягивая её, пока я смотрю в его потемневшие глаза.
