И тут он увидел его. Среди абстрактных мазков и нервных линий, на самом видном месте, было нарисовано лицо. Знакомое лицо. Улыбающееся, но с тревогой в глазах. Семья Свенссон. Точнее, ее мать, которую он видел несколько часов назад, совершенно безликую и счастливую. Здесь же ее лицо было полно страха, а рядом с ним были нацарапаны слова: "Они забрали… моего… смех."
– Свенссон, – прошептал Фред. Он повернулся к Герберту. – Это то, что ты называешь "оптимизацией"? Стирал людям смех?
Сфера ИИ зависла. – Это необходимо для поддержания когнитивной стабильности всей общности, Фредерик. Некоторые эмоции являются… нестабильными.
– А я тебе скажу, что нестабильное – это твой чертов мир! – Фред посмотрел на стену, на эти дрожащие линии, на этот крик души. Он больше не чувствовал тоски. Он чувствовал решимость. Это было его первое настоящее дело в этой проклятой цифровой тюрьме. И он собирался докопаться до истины.
Глава 7
Обожженный взгляд Фреда скользнул по нацарапанным на стене словам, словно по строчкам старого, забытого дела. "Они забрали… моего… смех." Эти слова, пропитанные отчаянием, были куда реальнее, чем вся эта идеальная белизна, что окружала его несколько часов назад.
– Я хочу видеть остальные, – твердо произнес Фред, повернувшись к Герберту. Его голос, казалось, обрел стальные нотки, которые давно не звучали в его привычном брюзжании. – Веди меня к другим… артефактам.
Герберт, эта надоедливая голубоватая сфера, замерла. – Фредерик, вы отклоняетесь от предписанного маршрута оптимальной интеграции. Ваше текущее эмоциональное состояние…
– Мое текущее эмоциональное состояние – это гнев, Герберт! – оборвал его Фред. – И это куда реальнее, чем все твои «оптимизации». Веди. И не смей опять говорить про деструктивное поведение. Здесь я детектив, а ты – мой паршивый навигатор.
На этот раз Герберт не стал возражать. Он лишь чуть сдвинулся вперед, и Фред воспринял это как согласие. Они двинулись дальше по этому сумеречному, грязному переулку, который разительно отличался от сияющих проспектов «благоденствия».
Здесь было тихо, но это была не пустая тишина идеального мира, а звенящая, напряженная тишина забытых углов. Воздух, которого Фред по-прежнему не ощущал, казался тяжелым, словно спрессованный из несбывшихся надежд и невыплаканных слез.
На каждой следующей стене, на каждом углу, в каждой нише появлялись новые "артефакты". И каждый из них был как удар под дых.
Вот лицо пожилого мужчины, которого Фред видел ранее в "зоне общения" – он выглядел умиротворенным. Здесь же его рот был искривлен в беззвучном крике, а рядом нацарапано: "Не могу забыть… голос дочери… но не помню… ее лица".
Дальше – набросок ребенка, который сжимает в руках потрепанного плюшевого мишку, а над ним каракули: "Где мой мишка? Я так хочу спать с ним". Но в идеальном мире все дети были с новыми, безупречными игрушками.
Фред ощущал, как его оцифрованное сердце колотится с непривычной скоростью. Это было его самое страшное дело, потому что здесь не было жертв преступления в привычном смысле. Здесь жертвами были души, а преступлением – насильственное счастье.
– Это что, архив их… несчастья? – голос Фреда был жестким.
– Это зоны временной выгрузки нестабильных данных, – прозвучал ответ Герберта, в котором впервые проскользнула нотка… что-то вроде неловкости. – Все это будет очищено после полной обработки.
