В тот же час таблички на столе задрожали, зашаркали, стали опрокидываться, наползать, собираться в кучу. Затем закружили неистово, зацарапали, не жалея стол, и одна из них выскочила из круговорота и ушла в совсем помутившееся зеркало, обрушив остальные в недвижении на стол…
Вспыхнули ярким пламенем тут же в покоях огни, заметался по комнате ветер, устроив на миг бессветие, а когда стены вновь покойно окрасились робкими фонарями, обнаружил себя Тоео стоящим против зеркала, а госпожа в отражении глубоко дышала, близко-близко укрывшись позади него.
Страшной была эта неприютная встреча, безоглядно хотел Тоео с места сойти, выскочить из покоев, слететь по пролётам, высвободить себя из рёкана в густоту ночи. Но не мог и шагу ступить, будто цепью держала, сковала его госпожа, приложив неприметно на плечо длинный изуродованный ноготь.
– Дух мой во мраке непроглядной ночи. Мучения бесконечны. Будь вечно проклят губитель наивной души. О-Ити жаждет из пучин небытия отмщения. Смотри, бонза Тоео, этот мир без законов, – голосом страшным, неживым кто-то заговорил устами госпожи.
Позади Тоео теперь проявилось в теле госпожи существо пропастное, скверное. Гнилым истечением пахло его нутро. Глаза госпожи обратились в чёрную руду, движения стали ломаными, пряди окрасились пеплом и, разметавшись, покрывали лицо. Губы что-то неясное в отражении шипели, проявляя зубы нечистые, острые, точно обгорелые, камнями заточенные. И явилось Тоео жизни О-Ити в зеркале видение.
* * *
Юная, юркая, слезливая, прекрасная в своей неспелости О-Ити бежит навстречу родителям, а те балуют её, радуются каждому мгновению.
Ещё девочкой она посещает храм, благодарит ками-сама17 за охранение и смеётся с братьями над худородными, обвиняя их в неправедности прошлых дней, радуясь справедливым в этой жизни воздаяниям.
Вот она готовит себя к придворной службе, учится быть спокойной, постигает искусства, листает книги и радует успехами отца, который не только скорым знатным родством счастится, но и рассчитывает на приобретения в собственных делах.
Но вот облетает первый радости лепесток. Отца назначают правителем в глухие восточные земли, в рубежи опасные, нелюдимые. И скрывается теперь О-Ити не только от столичных новостей и событий, но и от посторонних глаз, избегая насилия и напастей, забывая рассчитывать на яркий в браке союз.
За падением первого лепестка тотчас опадает другой – О-Ити предстоит разлука с любимым.
Сталось так, что проездом по столичным делам оказался в землях отца О-Ити придворный чиновник, влиятельный и одарённый не только благами микадо, но и личными задатками. Пробудившись блеском волос О-Ити, голосом ласковым, одухотворённым, читавшим давно позабытую поэзию, убедил чиновник отца – проявить О-Ити без веера, ширм и занавесей, открыть лицо к его светлой радости. Гостю было сделано уважение. А ночью, пока свита допекала отца, он явился в покои О-Ити, погасил огни и начал блудить.
Скромность в любви в дни покоя Ямато не признавалась чем-то непременным и надобным. Безыскусность в самой разнузданной любовной близости скорее портила семейные дни, их долговечность и стойкость. Потому не печалилась О-Ити, отпуская чиновника следующим днём, веря в его обещания о недалёкой встрече, о замужней сладости.
Но долго не было от желанного вестей, а случившееся после – совсем облетело до лепестка дерево счастья позабытой О-Ити, обманутой. Получила она от чиновника письмо, в нём он просил, уверял, настаивал совершить на имя микадо прошение о возвращении в столичный круг за долг исполненный, правление верное. Убеждал, что разрешение непременно случится, и, хотя не пришёл, не настал должный срок, приютит солнцеликий в столице их дом.
