Письмо случилось, составилось, в сроки представилось. Но надежды О-Ити взрастали беспочвенно. Ещё в более дальнюю восточную провинцию получил назначение её отец, и судьба О-Ити была разрушена.
В тихой лунной печали стояла в тот переходный день О-Ити перед водами быстротечными. Гляделась в себя, думала о своей прелестности нехорошее, считала себя отвергнутой. Затем принялась ревновать его, молодого и властного, к другим, законным и чуждым. Гневалась её обида и свирепела, ввергала в решительное состояние духа, и отдала О-Ити себя водам холодным и равнодушным.
Как тихо было в потоках. Как покойно, безмысленно. Лучи ночного светила плыли рябью по воде, убаюкивая, опекая. От солнца пряталась О-Ити на донной глубине, где не видно было ни листвы, ни камней, ни родного края.
Одной ночью в час безмолвного течения О-Ити по воде кто-то подкрался к покойной глади и стал выкликать имя её грубыми, недолжными словами. Точно сила какая-то невидимая подняла вмиг О-Ити из воды, и канул в глубинах обидчик. Никто не видел более пропащего, а О-Ити прекратила покоя смирение, погрузилась в обстояние бесконечной мести и в непроглядного зла темноту.
Много невинных с тех пор погибло. Поселился всеобщий в столице страх. Избегали горожане водоёмов и зеркальных поверхностей в тёмный подлунный час. Прекратили и навещать друг друга. Плотно запирали сёдзи.
Но не случилось добраться О-Ити до самого желанного, обманувшего и надежды её, и судьбу. Удалился чиновник от скверны, оградился от внешнего мира в покоях своих, избавился от зеркал, от открытой воды, от иного отражающего проявления. Выстоял положенный неупокоенной душе срок и не достался О-Ити.
* * *
Этой неслучившейся местью и прекратился видения ход. Рябью пошли картины в зеркале. Блёкнуть стали, исчезать. Дымом, не исходящим в мир, покрывалось отражения лицо, мелькали последние знакомой жизни в столице Тоео картины, а затем и совсем пропали, темнотой в зеркале обернулись.
Глядели теперь в Тоео только два отражения – он сам, непохожий от жути уже на прежнего, и госпожа, приютившая в теле своём О-Ити, с запавшими чёрными глазами и почерневшим от гнева ртом. Будто наевшаяся земляной тверди, клокотала она в предвкушении. Руки её, придерживавшие Тоео за плечи, стали вмиг в отражении эбеновыми, покрылись длинными белыми волосками.
– Вот и весь приговор… – хрипела еле слышно госпожа, поднимая руку правую ввысь. – Зеркала, блестящие грёзы, не только подражают сами, но способны и принуждать. – И Тоео против воли стал тянуться правой рукой к сводам. – Сначала я только грозила, чудовищный принимая вид. Не имея прежней телесности, выскакивала из заволочённых мест, доводила несчастных до помутнения. Но однажды кормилица моя добрая развидела меня в покоях. Узнала печаль в отражении и обучила силам натурным, древним – через истории вязь в зеркалах снова прежний мир направлять. Должно лишь убедить в трепете дослушать отразившегося, а там не избегнет он ярости, переломит и кости, и жизни цвет. – И госпожа круто, отчаянно свернула на бок шею и невозможно стала проворачивать её против естественной для любого тела оси.
Острой болью зажглись у Тоео мышцы, захрустели плечи, затрещали позвонки. Неостановимы были излома шеи движения. Тоео силился, толкался ногами, пробивал пальцами ладони до крови, но не мог от отражения уйти, противиться его велению. Руками даже направить, остановить смертоносное вращение не выходило.
