В это время Лука, который уже минут пять топтался рядом, обратился ко мне:
– Ваше благородие, Евгений Сергеевич, я барышню-то прибрал… Только вам надо бы самому поглядеть.
* * *
То, что привлекло внимание Луки, было кровоизлиянием на шее погибшей, в области затылка, у самого его основания. Вытянутое поперёк сине-багровое пятно занимало практически всю заднюю поверхность шеи.
«Прижизненное, – разглядывая его, отметил я про себя.
– Как будто след от удара». После этого я решительно вновь надел фартук и нарукавники. Лука уже подготовил необходимый инструмент. Через двадцать минут последние сомнения были рассеяны, и причина мгновенной гибели учительницы стала очевидной. Перелом «атланта», первого шейного позвонка, разрыв его связок и повреждение ствола головного мозга сместившимся отломком. Мгновенная смерть.
«Ну что ж, – размышлял я, – причина гибели ясна. Однако каков механизм смертельной травмы?»
Из всех видов членовредительства мне довелось пользовать в основном изувеченных механизмами на покосах или покалеченных деревьями вальщиков леса. Падение с крыш или ныряние в воду на недостаточной глубине, описываемые немецкими журналами, как основная причина перелома шеи, не встречались в моей практике: то ли характер жителей нашего края исключал такие экстравагантные способы навредить себе, то ли крыши наших зданий не были достаточно высоки. Но немецкие журналы и в случае с учительницей не годились. Ну, в самом деле, не могла же покойная сперва спрыгнуть с крыши, затем явиться в дом, сесть в кресло и только после всего проделанного скончаться? И тут я вспомнил о колесовании, описанном профессором Петербургского университета Сергиевским, колесовании «сверху-вниз», когда казнь начиналась с тяжёлого удара, ломавшего позвоночник в области шеи. Такой способ умерщвления, обращал внимание профессор, восходит к традиционной бескровной казни, бытовавшей у монголов и прочих народностей, входивших в Орду. Так-так-так! Выходит, неизвестный злодей, имея целью умертвить учительницу бескровно, нанёс ей сильный удар сзади в основание головы. Ну, вот-с, господин жандарм! Елизавета Афанасьевна никак не могла произвесть такой удар! Даже допустив невероятное, что она тайно вернулась в город, предположить, что хрупкая, изящная женщина способна нанести удар такой силы?! Э-э-э! Да что говорить! Все ваши измышления о связи Лизы с убийством учительницы, господин ротмистр, – сущая нелепица!
В приподнятом состоянии духа и с ощущением полной победы я сел писать отчёт «Об исследовании мёртвого тела А. М. Суторниной». Лука тем временем перетащил покойницу на ледник и запер дверь. Дописав, я послал санитара с запечатанным в конверт отчётом в полицейскую часть, а сам отправился в амбулаторию осматривать больных.
Принимая конверт, Лука замялся, будто хотел что-то сказать. Зная его замкнутый и сварливый характер, я задержался, готовясь выслушать жалобу вроде того, что он санитар, а не посыльный какой, либо роптание на больные ноги с просьбой дать гривенник на извозчика.
– Ваше благородие, – наконец пробасил он, – знамо дело, не нашего ума это всё, но верно говорю, это какой ссыльный или каторжный убил учительшу.
– С чего ты взял? – я, признаться, опешил.
– Дык что я каторжных не знаю? Возьмут ломик… Ломик для бескровного убийства – самое милое дело! Махнут легонько по шее – и кирдык! Знавал одного такого. Он за душегубство лямку тянул.
