– Евгений Сергеевич, – промолвил он негромко, пожимая на прощание руку, – позвольте надеяться, так сказать, на вашу деликатность и прочее. Пусть этот разговор останется между нами.
Я пожал плечами и, разумеется, согласился. Мы вышли на крыльцо и снова распрощались. Щегольская пролётка вскоре скрылась за воротами больницы. Визит странного гостя, признаться, удивил меня. Не столько его искреннее участие в судьбе работников, сколько ловкость, с которой фабрикант скрывал, что происходит на фабрике. Какая такая польза для людей, о которой он обмолвился, может быть в полученном им золоте? Не понятно. Что же скрывает фабрика господина Трапезникова?
Ближе к вечеру вдруг приехал аптекарь Илья Петрович Кёлер. Я был немало удивлён его позднему визиту и, пригласив в кабинет, поинтересовался, чем могу быть полезен. Немного смущаясь, Илья Петрович просил меня, так сказать, «коллегиально одолжить» на день, максимум на два, фельдшера Гусятникова. Фельдшер заведовал в амбулатории аптекой. Дескать, Сенька, его помощник, куда-то запропастился, второй день как пропал, шельмец, а пришёл товар, нужно разобрать, да быстро разобрать: описать и оприходовать. «Выручайте, Евгений Сергеевич!»
Отказать в таком деле я не мог и пообещал завтра же прислать помощника. Неожиданно мне в голову пришла мысль, которую я тут же облёк в вопрос господину аптекарю: есть ли в аптеке цианистый калий или синильная кислота?
– Как же-с, Евгений Сергеевич! Имеется небольшой запасец на случай непривоза лавровых семян. А что такое? Вам для какой надобности? Если, например, лавровишневая вода в недостатке, то мы подсобим! Отчего не подсобить? Одно дело делаем, Евгений Сергеевич!
Распрощавшись с любезным Ильёй Петровичем, я прошёл в лечебницу, куда сегодня определил дьячка из соседнего прихода для приготовления к герниотомии. Отдал распоряжения оставшейся на ночь санитарке и решил прогуляться перед ужином.
Солнце низко висело над близкой степью. Волны ковыля струились под ветром до самого горизонта, седые его султаны в нескончаемом беге завораживали и успокаивали. В домах, мимо которых я проходил, уже зажгли свет. Улицы опустели, и только где-то вдали страдала мандолина. Настроение у меня было отличное. Одолевшая меня тревожность рассеялась, и ей на смену пришла отрада от того, что вечер хорош, что Лиза никак не причастна к несчастьям учительницы, что ротмистр – дурак! И даже какое-то озорство толкало меня вперёд по кривым, безлюдным улочкам города N.
Неожиданно я оказался на пустыре. Впереди высился глухой забор из свежих тёсаных досок. Пройдя вдоль неприступной стены, я наткнулся на массивные ворота. Шагах в ста за ними забор заканчивался, были видны фабричные корпуса из красного кирпича. Оттуда доносились глухое уханье и тяжёлый глубинный стук. Местность была мне незнакомой: с этой стороны фабрики я не бывал. К воротам вела дорога, укреплённая насыпью и щебнем. С любопытством я стал разглядывать въезд и в сгустившихся сумерках обнаружил калитку среди плотно пригнанных досок. Помешкав, я её толкнул, но дверь не шелохнулась.
– Чего надо? – раздался вдруг неприязненный голос.
Поразмыслив, я решительно крикнул:
– Откройте, я доктор!
Весёлое озорство не оставляло меня, и я снова потребовал:
– Открывай, любезный! По поручению губернской врачебной комиссии!
– Не велено!
Наступила тишина. Потом за стеной послышалась возня, раздались голоса, и, наконец, в калитке с сухим стуком открылось дозорное окошко.
