На белоснежной простыне лежал Сенька Никифоров, аптекарский помощник. Рядом с лежанкой неподвижно застыл в позе античного стража неуловимый господин в чёрной тройке. Тот самый, из жандармских. В углу на табурете расположился Николай Арнольдович. Мундир его был испачкан, сапоги «припудрены» дорожной пылью, лицо измучено усталостью. Лишь по-прежнему весело поблёскивали глаза.
– Вот-с, Евгений Сергеевич, не знали, не гадали, нашли мальчонку, – удовлетворённо проговорил Митьков. – Гляжу, лежит на путях, ждёт свою смертушку. Я вначале подумал: самоубийца, как героиня графа Толстого, а потом нет! Не двигается и не откликается. Оказался живой, но без сознания. Может, головой при падении ударился?
К тому моменту, когда он закончил свою тираду, я уже осмотрел неподвижное тело. Явных признаков травм конечностей не обнаружил. Когда я поднял красную его рубаху, живот был впалым и мягким на ощупь. Выходит, внутренних повреждений тоже нет. Дышал парнишка самостоятельно, ровно и не часто. Значит, и грудная клетка, а именно лёгкие, обошлись без травм. А вот при ощупывании головы я обнаружил изрядную припухлость в нижней части затылка и шеи. Это последнее могло говорить о переломе или о тяжёлом ушибе. К моему облегчению, рефлексы на руках и ногах были сохранены. Выходило, что и спинной мозг не был повреждён. Зрачки тоже были живыми. Однако это меня не успокоило. Я отдал распоряжения, и вскоре пациент был помещён в специальное приспособление, защищавшее его шею, и уложен так, будто его тянули за подбородок слегка вверх, при этом туловище оттягивалось вниз.
Всё это время, пока мы колдовали с люлькой, Николай Арнольдович молча наблюдал на расстоянии. Когда я закончил, он проговорил:
– Правильно ли я понял, Евгений Сергеевич, что у мальчонки не в порядке с затылком и шеей? Вот-с! А лежал он лицом вниз. Следовательно, никак не мог повредить себе затылок.
– Более того, Николай Арнольдович, – ответил я, протирая руки спиртом, – в характере травмы есть что-то общее с погибшей учительницей.
– Простите, в каком характере? – недоумённо поднял на меня глаза ротмистр.
Мне стало неловко: за чередой дел я как-то совершенно забыл о своём отчёте. Вернее, о том, что он до сих пор лежит в кармане моего халата. Смутясь, я передал конверт Митькову.
– Извольте ознакомиться! Отчёт о вскрытии. Вчера весь ваш полицейский корпус куда-то умчался на тройках. Уж не к цыганам ли? – язвительным замечанием я пытался скрыть своё смущение, отчего ещё больше раздосадовал на самого себя. – Простите, господин ротмистр, лично в руки передать не было никакой возможности.
– Чёрт бы побрал этих чинуш из губернской управы! – выругался Николай Арнольдович, вскрывая конверт. – Затребовали всех уездных полицейских. У них, видите ли, волнения. Народ после теракта на улицы вышел с требованиями… – он не закончил и углубился в чтение. Потом, не говоря ни слова, вышел, сел в полицейскую пролётку и укатил.
Сенька Никифоров так до самого полудня и не пришёл в себя. Я распорядился определить его в палату поближе к флигелю, чтобы я в любую минуту мог оказаться подле пациента. Рядом с ним сейчас находилась сестра Ксения, монахиня из соседнего монастыря. В углу палаты, возле окна, выходившем в тихий больничный сад, на вертлявом металлическом табурете примостился Сидорчук.
Николай Арнольдович вернулся. Оказалось, что он, пока я заканчивал приём, сызнова осмотрел место убийства учительницы. Судя по выражению его лица, когда он вошёл в кабинет, ничего нового он не обнаружил.
