Многосемейная хроника - страница 33

Так что Мария Кузминична для прогулок под луной была вовсе непригодна.

И получилось, что вместо бесконечной, никакими уставами да опасностями не ограниченной свободы, произошла одна скукота будничная, от которой только производственный труд помочь в состоянии. По такому стечению обстоятельств и определился Фома Фомич на работу.

Поначалу думал он на прежнее производство пойти – хоть и далековато, но свое все же, родное, столько лучших лет жизни уже отнявшее. Оказалось, однако, что ни столяры, ни плотники там не нужны, поскольку в связи с возросшей обороноспособностью и усилением подрывного элемента, завод вместо платяных стал несгораемые шкафы выпускать. А в них, известно, от дерева – одна внешность.

Потому-то и устроился Фома Фомич в артель, производящую вешалки и бельевые прищепки – вещи первой и последней необходимости. Было в этой работе одно неоспоримое достоинство, поскольку находилась она всего через три дома от семейного гнезда Бечевкиных, и значит Фома Фомич мог в обеденный перерыв домой забегать, получая через это питание полноценное. Когда было.

И на дорогу не тратился.

И еще одно. После контузии, уже в самом конце войны полученной, стали с Фомой Фомичом странные вещи происходить. Вроде как бы светлое будущее прозревать стал. Особенно после еды и перед сном. Да так ярко, так живо, что первое время даже путался – было это или еще только быть должно.

Врачи с недугом этим поделать ничего не могли, а сам Фома Фомич относил болезненное свое состояние на счет политзанятий и чтения периодической литературы, в чем, однако, ошибался, потому что и после демобилизации, хотя и не читал ничего вовсе, улучшения состояния не произошло. Все было бы ничего, если бы Фома Фомич мог по собственному желанию объект и время прозрения выбирать, ну, там погоду на завтра или выигрышные номера по займу, да, однако, ничего такого, в быту употребимого, с Фомой Фомичом не случалось. А была полная неразбериха только на нервы и действующая, потому что мог он вдруг увидеть вещи основопотрясающие, какие человек, занимающий его общественное положение, прозревать никак не должен.

А поскольку в состоянии этом контролировать он себя не мог и впадал в него почти что внезапно, так что даже до туалета, чтоб там запереться, добежать не успевал, то большим подарком судьбы была эта, около самого дома расположенная, работа. Придя в обеденный перерыв домой, Фома Фомич спешно проглатывал все, что в данный момент ему Бог послал, заводил будильник и после этого уж отплывал в свое плавание, ничему не удивляясь и принимая увиденное покорно, а иногда даже с болезненной радостью, причины которой установить самостоятельно был не в состоянии.

Если для семьи, как для ячейки общества, и лично для Фомы Фомича прозрения эти могли иметь нежелательные и далекоидущие последствия, то Мария Кузминична получала от них одну только сплошную радость и удовольствие, поскольку за ужином Фома Фомич рассказывал ей все, что провидел в обеденный перерыв, а как спать время подходило, так бормотал он про все прозреваемое им в данный момент и, по просьбе Марии Кузминичны, даже иногда в магазины заходил и, если мог сквозь очередь протолкаться, говорил что дают и почем.

В основном из-за цен этих крошечных, никакого соотнесения с нынешними тыщами не имеющими, а еще из-за странных и часто просто нерусских, африканских каких-то названий улиц, не верила Мария Кузминична, что Фома Фомич истинное будущее прозревает. Ой, не верила болезному. Однако удовольствие получала преогромное и втайне подумывала записывать все слышанное для потомства и так просто, потому как больно уж складно Фомка слово к слову ладил. Но с записями, слава Богу, ничего не вышло – ночью темно, а за ужином Фомка смотрит не в будущее, а на стол.