Как взял Фома Фомич в руки древесину эту невозможную, вроде золотыми блестками то тут, то там отсвечивающую, да желтым ногтем почтительно щелкнул по ее еще необработанной шероховатой поверхности, зазвенело дерево, да так чисто и густо, что даже руке ее держащей под мозолями щекотно стало. А через минуту и весь организм Фомы Фомича уже зачесался, а доска все пела и громкости ни на грамм не сбавляла. Даже когда Фома Фомич на верстак ее положил, а сам принялся рубанок настраивать, продолжало дерево звенеть и блестками проигрывать.
Да, материал был, конечно, что ни на есть первоклассный, с каким Фоме Фомичу сталкиваться до сих пор не приходилось.
И потому отложил Фома Фомич шерхебель в сторону, хотя и можно было бы им чуть пройтись, а взял в руки сразу трофейный двойной рубанок, да с полчаса его настраивал, киянкой легонько подтюкивая, да на тусклую лампочку прицеливаясь и, наконец, настроил его так, что стружка шла – не толще папиросной бумажки – на просвет розовая. И хрусткая. И запах от нее шел какой-то не деревянный, но благородный и тонкий…
И принялся Фома Фомич за работу государственную с радостью и светлыми мыслями, держа в голове общий замысел произведения, равного себе не имеющего, ибо знал он, что и столб телеграфный можно таким создать, что глаз нарадоваться на него не сможет, поскольку в соразмерности отдельных частей душа музыку небесную находит. И тот же самый столб должен быть не толстым и не тонким, а вот таким, чтобы глаз, пока наверх карабкается, не уставал, да и не проскакивал, а чтобы как летел, и чтоб чашечки фарфоровые соизмеримы были с верхушкою столба, а все вместе с толщиною проводов. И хотя Фома Фомич ни за что на свете не смог бы указать точные размеры всей этой красотищи, но меру ей в голове держал.
Но уж ежели столб можно до красоты довести, то всему остальному и сам Господь повелел красивым быть. Особенно когда из красного дерева.
И, забыв все на свете, творил Фома Фомич шедевр, и невесомая красно-золотая стружка, словно перья Жар-птицы летала вокруг него да к полному лбу приклеивалась – не отдерешь. И настолько тонка и невесома была стружка эта, что, когда, на предмет воровства, стали взвешивать сделанный Фомой Фомичом шедевр и отходы от него, недосчитались целых пяти грамм, которые, как потом оказалось, в воздухе парили и никак опуститься на землю грешную не могли. Но, однако, все обошлось, отходы сачком отловили, и передал Фома Фомич сей предмет, который и вешалкой-то назвать неудобно, на инкрустацию и окончательную отделку.
Именно эта окончательная отделка и привела к печальному а для некоторых отдельных участников и трагическому концу. Дело в том, что ныне покойному напарнику Фомы Фомича Ивану Либидову пришла в голову мысль не просто «полирнуть» вешалку, а покрыть ее лаком, рецепт которого достался ему в свое время от тоже покойного дедушки, – лака необычайного своею блескучестью и красотой.
Если вам понравилась книга, поддержите автора, купив полную версию по ссылке ниже.
Продолжить чтение
