Подполковник сделал пару шагов назад и убрал листок с приговором обратно в полевую сумку, после чего достал кисет с табаком и закурил.
– Вот вечно они так, да парни? – риторически спросил он, выдохнув дым изо рта. – Взять его.
Гвардейцы, держа руки на рукоятках сабель, обступили Антона кольцом. Он был в ужасе от происходящего. Все тело внезапно объял холод, словно он проглотил огромный кусок льда, который пытались теперь растопить стенки желудка. Слова встали в горле комом. Виски пульсировали так, словно барабанщик отбивал ритм на марше. Из всех роящихся в голове мыслей юнкер сумел зацепиться только за одну.
– Живым не дамся! – крикнул Антон и оттолкнул правого гвардейца, повалив того на пол.
Он попытался ускользнуть в открывшееся между окружившими его гвардейцами окно, как вдруг потух свет и Антон рухнул штабелем на пол. Это рукоятка сабли левого гвардейца ловко саданула ему прямо в затылок.
– Отец покрепче был, – дал свою оценку подполковник, глядя на лежащего баронета. – Все, ребята, вяжите его, под руки и в повозку.
Гвардейцы быстро перевернули Антона на спину и связали, после чего поволокли по полу к лестнице.
Темнота в глазах юнкера дрогнула, пропустив алые вспышки света. Что-то лилось у него по затылку, то ли кровь, то ли капли дождя – юнкер не мог сказать наверняка. Голова гудела, словно в нее вбили гвоздь. Он пытался пошевелить пальцами, но его тело не слушалось, словно налилось свинцом. Спина билась о каменные выступы – «Лестница» , подумал баронет.
Голова болталась, словно у тряпичной игрушки, и в обрывках перевернутого мира мелькали обрывки: сапоги, брызги грязи, колесо повозки.
– Тащите эту тварь быстрее, я уже насквозь промок! – Гнусавый голос где-то вдалеке, запах лука и табака.
Ноги Антона зацепились за порог повозки, и один из гвардейцев пнул его сапогом в бок:
– Залезай, ублюдок!
Тело рухнуло на дощатый пол. В нос ударил запах гнилого сена, смешавшись с металлическим привкусом крови. Липкая солома впивалась в щеку, конвоиры что-то бормотали об очередном грузе… Глаза изо всех сил пытались поймать фокус, но мир плыл – то ли от боли, то ли от ям на дороге. Повозка дернулась, и баронет от удара о стенку наконец вернулся в полусознание.
Он стоял на берегу моря, вдалеке виднелись руины Лимани, ныне прозванные Лейласией. Сделав пару шагов, юнкер обнаружил, что идет вовсе не по песку, а по зыбучей змеиной чешуе, скользкой и живой. Волны бились о скалы, но то были не волны: из пены выползали сотни, тысячи клыкастых тварей. Антон побежал прочь от берега и оказался в здании суда. На стенах висели портреты его родителей. Их лица стекали краской, оголяя черепа. Судья в мантии из змеиной кожи замахнулся для удара молотком по столу. Антон зажмурился, а когда открыл глаза – оказался в темнице.
Посреди камеры лежал какой-то тощий старик в юнкерском мундире.
– Не может быть… – дрожащим голосом проговорил баронет и аккуратно перевернул старика.
Это был он сам. Закованный в кандалы, заросший старец с проваленным черепом. Из раны на затылке выползла змея и прошипела:
– Проснись. Ты уже мертв.
Антон попятился к стенкам камеры, а змея все повторяла и повторяла свои слова, словно мантру…
– Проснись. Ты уже мертв. Проснись. Ты уже мертв. ПРОСНИСЬ. ТЫ УЖЕ МЕРТВ!
Баронет закричал от ужаса.
– ВСТАВАЙ ГОВОРЮ! Не сдох там еще? – прокричал конвоир, от души саданув Антону сапогом по ребрам. – Приехали, вылезай.
