Мои воспоминания. Том 1. 1813-1842 гг. - страница 19

Для преподавания наук и языков были приглашены лучшие учителя гимназии, лекторы и даже адъюнкт-профессоры Московского университета. Учителем Закона Божия был законоучитель Екатерининского института протоиерей Василий Иванович Богданов{96}, бывший впоследствии долго протоиереем церкви Св. Никиты на Старой Басманной. Он был человек ученый, любил наряжаться и постоянно носил пояс и нарукавники, вышитые его многочисленными воспитанницами.

Впоследствии место законоучителя в нашем заведении занял священник нашей приходской церкви во имя Св. Владимира{97}, далеко не ученый. Церковь эта стоит на пригорке против Ивановского монастыря. Разграбленная в 1812 г., она вновь устроена Д. Н. Лопухиной, которая положила и особое содержание причту. Приход церкви состоял всего из трех домов: Лопухиной, доктора Шнейдера лютеранина и какого-то армянина, так что церковь эту она считала как бы своею домашней, хотя церковь была довольно отдалена от ее дома. Взяли к нам приходского священника в законоучители, вероятно, для улучшения его содержания, так как, по отъезде Лопухиной в киевскую деревню, церковь оставалась[8]почти без прихода.

Нас водили в эту церковь и в лютеранскую церковь Св. Павла{98} через воскресенье, так как между нами были лютеране, а дежурный надзиратель был один. Пастор последней церкви Геринг{99} учил в нашем заведении Закону Божию; меня всегда поражали в его проповедях разные выражения и жесты, которые мне казались вовсе неуместными в церкви.

Классы наши ежедневно начинались чтением Евангелия на славянском языке. Воспитанники, как православные, так и лютеране, читали его по очереди.

Танцевать учил Иогель{100}, впоследствии замененный очень искусным и красивым французом Флаге^>н.

При вступлении моем в заведение мне было почти 8 лет; я оказался всех моложе и посажен в низший класс. Я так хорошо приготовлен был дома, что учение в этом классе было для меня весьма легко, так что я, даже ленясь, был первым учеником и любим всеми учителями. Легкость, с которою я мог быть первым в этом заведении, еще более развила во мне природную всем Дельвигам лень. Мужское заведение помещалось в половине нижнего этажа большого дома, ближайшего к воротам в Лопухинский переулок, а женское в особом флигеле, также ближайшем к означенным воротам. Для непосредственного надсмотра за воспитанниками были приставлены два надзирателя: француз и немец, дежурившие через день. Старшие воспитанники были поручены первому, младшие второму. Я был в числе последних. Добрый немец Арнольд^>н, очень недальний, полюбил меня. Воспитанникам позволялось говорить по-русски только по воскресеньям; в остальные дни говорили один день по-французски, а другой по-немецки. За нарушение этого правила вручали билет, и тот, кто его имел к обеду или к ужину, ел только одно блюдо. Кормили хорошо. Конечно, воспитанник, имевший означенный билет, всеми силами старался передать его другому, в особенности перед наступлением обеда и ужина, что было часто причиной ссор. Я не учился дома языкам, но выучился им вскоре по поступлении в заведение. Учителя постоянно удостоверялись в знании воспитанниками уроков и делали отметку: «превосходно, отлично хорошо, весьма хорошо, очень хорошо, хорошо, изрядно, посредственно, дурно, очень дурно». Такие же отметки делали ежедневно надзиратели о нашем поведении. По субботам Ю. П. Ульрихс внимательно, в нашем присутствии, рассматривал эти отметки, хвалил получивших хорошие, внушал лучше учиться получившим посредственные, а получивших дурные бранил и подвергал разным взысканиям, даже иногда сек розгами. Но и в этом заведении, в котором я пробыл пять лет, я избегнул телесного наказания.