Это первое, что приходит в голову. Да. Хотелось сказать, что спокойствие приходит в обличии одинокой старушки по той причине, что все самое страшное уже случилось, а значит, больше его можно не ждать. На самом деле этот образ внушает скорее не отсутствие страха, а такую степень сплетения с ним, смирения, принятия, что всю жизнь до самого конца он ступает рядом, как тень.
Есть ли такая жизнь, когда счастье течет не пунктирной линией с пустотами-горестями, а самоуверенной прямой?
Я больше склоняюсь к мысли, что горести не рисуют пробелы на прямой счастья, а пересекают ее самостоятельными отрезками. И задача человека – воспринимать их как такую же заслуживающую внимания часть Жизни, потому что на их фоне счастье чувствуется острее. Может быть, мы и понимаем, что это счастье, только когда испытали его антоним. Может быть, удельная ценность счастья повышается с каждым опытом горя.
Год назад у меня умер лучший друг. Эта горесть была такой же ожидаемой, сколько и неожиданной. Я любила его искренне и всей душой, насколько была способна любить другого человека. А когда его не стало, даже не смогла выплакать свою боль – все еще не поверила в то, что его нет. До сих пор не могу.
После многочисленных попыток поговорить с ним и в храме, или на кладбище, чувствовала, что это неспокойствие дергает и меня, и, вероятно, его тоже. Это было неправильно. Хотелось попрощаться с ним, отпустить его, дать ему свободу.
Когда мне тревожно, то я спасаюсь разговорами с проверенными людьми. И после одного такого монолога о друге мое доверенное лицо сказало: «Я понимаю твою боль. Это похоже на то, как часть твоего тела вырвали из тебя осколками. Но, может, это еще один повод сказать твоему другу спасибо и вспомнить то хорошее, чем было наполнено ваше совместное время».
Кажется, тогда я научилась с благодарностью относиться к минувшему, утраченному за то, какой след оно оставило в твоей душе.
Мой друг был потрясающим человеком, лучшим из тех, кого я знала за все годы своей жизни. Он делал мир лучше одним своим присутствием. Он знал, как заставить всех смеяться в самые темные времена. У него как будто был ключ к сердцу каждого, кого он знал. На него можно было положиться. И он не боялся признаваться в чувствах. Я любила его за то, что он был именно таким, потому что таких больше не будет.
И после того, как его жизнь оборвалась, моя продолжается. Поэтому, несмотря на боль, которая ни за десять, ни за сто лет его отсутствия не притупится, я буду счастлива за себя и за него, и успею сделать в этой жизни все счастливое, что он не успел. Я буду благодарить жизнь за то, что знала его, и рассказывать о нем там, где смогу.
Страшно ли жить после такого? Несомненно. Значит ли это, что такое горе прервет любое счастье моей жизни? Нет. Значит ли, что теперь я лучше разбираюсь в том, что такое счастье? Похоже, что да.
К этому моменту я уже минут двадцать как шла по Большому проспекту. Не заметила хронометраж – когда поднялась с набережной, развернулась, покинула Ленэкспо, помахала спящему сторожу и двинулась дальше.
Сегодня счастье было со мной, как и каждый день. Ну не нужно его звать, гнаться за ним, когда знаешь, что единственное непреложное правило для встречи с ним – просто заметить его там, где оно всегда было, обратить свой внутренний взор на эту искорку доброго, нежного, настоящего и греть, разжигать. Счастье, как и любовь, не существует само по себе. Оно требует ежедневной работы, упорства, но более всего – бесстрашия созидать счастье из маленьких и больших счастий и горестей.
