А во втором действии в конце первой картины произошла неожиданность, и видимо не только для Кочетов.
Когда за сценой стал нарастать колокольный звон, а она заполняться жителями Пскова и показалось царское шествие, а народ стал кланяться в пояс и становиться на колени, на сцену неожиданно на гнедом коне выехал сам царь Иван Грозный.
И в этот момент Платон даже вздрогнул от неожиданности. Все три ярко, но безвкусно разодетые девицы, сидевшие на первом ряду их ложи, как и весь первый ярус вскочил в едином порыве с громкими криками одобрения, женским визгом восторга и бурными аплодисментами. И, как послышалось по их речи и произношению, все первые ряды всех лож первого яруса были заполнены американскими туристами, в основном молодыми женщинами.
– О! Дикарки, какие?! Совсем вести себя не умеют в приличном обществе! Прям, село – селом! – лишь про себя досадовал молодой московский интеллигент.
Артистам на сцене даже пришлось взять небольшую паузу, специально затянув эпизод встречи царя, чтобы экзальтированные капиталистки пришли в себя от художественно ярких исторических проявлений социалистической действительности. В общем, довольные оперой, а ещё больше силой советского сценического искусства, разошлись и разлетелись Кочеты по своим курятникам. Проводив сына до метро, Пётр Петрович пешком пошёл домой на Сретенку, а Платон поехал домой в Реутово.
По дороге, в основном в спокойной электричке, Платон теперь предался спровоцированным спектаклем воспоминаниям о своей детской Москве.
– Эх, жалко, что я теперь живу не в Москве!? А то бы сейчас и пешком был бы уже дома!» – с досадой заключил он раздумья.
– «Ну, как?!» – у порога спросила мать, увидев довольное лицо сына.
– «Шикарно! Просто здорово! Я даже не ожидал!».
– «Вот, видишь? А ты всё футбол, футбол! Тебе надо расширять свой кругозор!».
– «Да, пожалуй!».
– «А знаешь, почему тебе опера понравилась?!».
– «Почему?».
– «Ты был подготовлен к её восприятию ещё в детские годы, когда невольно часто слышал по радио арии из опер!».
– «А-а!? Наверно?! Да! Я вспоминаю некоторые из них! Особенно запомнились арии из Кармен!».
– «Ну, вот, видишь?!».
Но Платон видел и слышал и многое другое, в частности всегда замечал красивых девушек. Но из-за близорукости он определял это слишком поздно, уже вблизи, не успевая среагировать и познакомиться.
– «Сын! А знаешь, почему ты до сих пор не нашёл себе подходящую подругу?! Это всё от твоей близорукости и ходьбы на улице и поездках в транспорте без очков! Ты всё стесняешься, а зря! Тебе бы ещё больше открылся мир окружающей тебя красоты!».
– «Да! Если бы я сегодня был бы без очков, то совсем ничего хорошего и красивого не увидел!» – согласился сын с мамой.
На следующий день в воскресенье с утра Платон выехал к Гавриловым – пообщаться с сыном и отметить с Варей окончание ими очередной сессии.
Этим воскресным февральским утром на платформе Реутово, ожидавший электричку на Москву, Платон увидел двух небольших, бегавших парой, беспризорных или временно убежавших из дома собачек. Беленький кобелёк породы Болонка безуспешно пытался сзади оседлать длиннолапую гладкошёрстную гнедую сучку, явно выказывавшую ему своё расположение.
Бедняжка даже полностью вставал на задние лапки, но его болтающееся страждущее естество доставало той лишь до колен.
Среди зрителей в торце полупустой платформы, кроме Платона, оказалась и молодая женщина, невольно тоже заинтересовавшаяся интригой.
