Бежит, опуская то и дело продолговатую свою морду в теплую, нагретую погожим днем траву: ну-ка, где, когда какая живность тут побывала, насколько долго тут задержалась, в какую сторону отправилась?
Все знает тайган. Ничего не упустит.
На сей раз ехали споро, особо задерживаться некогда было. Хозяин, чувствовалось, не одобрит сегодня никакой помехи посторонней.
Сбоку подуло прохладой.
Лошадь и собака ощутили ветерок раньше человека.
Только метнулся ветерок из-за бугорка, сразу и почуяли, как идет он поверху травостоя, касаясь каждой травинки, разгоняя по всей дороге приятные и дурные запахи, что застоялись до его прилета.
Запахи – до того пряные, густые – растекаются, слабеют и наконец растворяются в воздухе.
Тайган приостановился, подставил морду ветерку.
Правая ноздря у собаки ничего не чувствовала, это после того, как хозяин обжег ему пуговку носа – обычай говорит: такая собака уже не сможет сбеситься.
Оттого тайган подставил морду ветру так, чтобы волна его била целиком по левой ноздре.
Прохладным живым существом проносится ветерок, проникая в мозг тайгана, сообщая через разные запахи столько интересного!
Вот запахи горных цветов, трав и кустарников.
Вот другой запах: где-то недалеко пернатый.
А это вот – заяц.
Какой вкусный запах.
Свежий.
Очень близкий.
Стоит побежать – в несколько прыжков настигнешь длинноухого.
Тайгану уже не хочется разбираться дальше в остальных запахах, хочется помчаться, отыскивать зайца, который где-то тут так близко.
Как быть?
Побежать?
Обернулся, посмотрел на хозяина.
Хочется, чтобы издал привычный клик:
– "Айт! Уйт! Тувайт!"
Но хозяину сейчас не до тайгана.
А без слова хозяина он не может охотиться, нет, нет.
Самому?
Но скоро лошадь унесет хозяина уже далеко.
И вдруг они свернут совсем в другую сторону, куда тайгану потом не дойти?
Нет, без хозяина оставаться нельзя.
Лучше за ним, не надо отставать.
А вдруг впереди по дороге попадется другой заяц?
…Подъехал к дому лесник Кончой, и, как назло, никто не вышел ему навстречу.
Забываются обычаи, аллах нас прости!
Кончою пришлось спешиваться самому, с птицей за пазухой это было неудобно.
И неудобно было потом одной рукой привязывать каурого к коновязи.
Поспешил Кончой в родной дом, но у порога приостановился и крикнул старой:
– Эй! Сайкал!
Выходи-ка сюда.
Живо!
Осторожно вытащил тынара из-за пазухи, снял тебетей и опустил в него птицу.
Держал, не давая глазам птицы видеть, ушам слышать.
Старая Сайкал вышла не сразу, ну а уж как появилась в дверях, сразу же перепугалась.
– Ой, что с тобой?
Стряслось что?
Почему стоишь непокрытым?
– Радуйся, старая.
И не расспрашивай пока.
Лучше вынеси-ка из дому воды в пиале.
Поторопись, поторопись…
И пусть никто пока не выходит.
Скажи ребятне, пусть сидят дома, вот.
– А что такое?..
Кто?
Сокол?
– Ишь, любопытство ее разбирает…
И пепел рассеять на воду не забудь.
– Нашел игрушку, – огрызается Сайкал, но все же идет выполнять наставления, соответствующие обычаю. – Точно маленький.
Вот изведешь его до смерти, будешь тогда кровью птицы запятнанный.
Молодой тынар слышит эти разные по высоте и тону звуки.
Человеческие голоса.
Кругляшки-глаза его опять утеряли белый свет теплого солнца.
Ничего не видя, он вдруг потерял и чувство большого страха, хотя трепыхающееся, словно бабочка на лету, сердечко билось учащенно.
На пороге появилась Сайкал с белой пиалкой; на донышке там плескалась вода, а на поверхности воды расплылась щепотка пепла.
