Ларс удивлённо нахмурился – хотя… куда уж ещё больше удивляться!
– Ларсен Оллье… Кто так тебя назвал? – снова спросила хозяйка дома. – Ты знаешь, кому принадлежало это имя? Знаешь, хоть что-нибудь о своих родителях?
И пришлось-таки вспомнить о том, что Ларс способен говорить, а не только безмолвно таращиться по сторонам.
– Я сирота, ле-сатия, – ответил он угрюмо, – вырос в приюте, в Дан-ле-Рине. О том, где я появился на свет, не знаю ничего. Меня нашли у порога дома для брошенных детей, и всё, что мне досталось от моего прошлого – эти два слова, что были начертаны на клочке бумаги.
– Значит, вот так… записка… приют… О, светлые боги! Ну, что ж, хотя бы имя его тебе оставили… – горько усмехнулась женщина. – Так звали твоего отца. Ларсен Оллье. Мой Ларсен… И когда там, у ворот, я услышала это имя… О, боги, я ведь почти поверила в невозможное! Иногда так хочется верить в невозможное.
Губы её дрогнули, слёзы покатились по щекам, женщина на миг спрятала лицо в ладонях. И Ларс неожиданно поймал себя на желании подойти и обнять её, сказать что-то утешающее, тёплое, доброе, но он так и решился на это.
Однако ле-сатия уже взяла себя в руки, и снова заговорила, покачав головой:
– Дан-ле-Рин… Так далеко! Кто бы мог подумать, что искать тебя надо в столице! Впрочем, я и не пыталась. Прости, мальчик мой! – она опустила глаза и снова тяжело вздохнула. – Если бы я только знала, я бы… Впрочем, нужно рассказать всё по порядку, а то я только путаю вас…
На несколько тягостных мгновений в комнате снова воцарилась тишина.
Наконец, ле-сатия Розальда собралась с силами и мыслями, сжав подлокотники кресла, вскинула голову и начала свою исповедь:
– Всё началось за два года до того, как я стала женой ле-сатье Ле-Марье. Так что, Ларенс, ещё раз повторюсь – твоему отцу я всегда была верна. По крайней мере, телом. Душу мою отдать Радфолю я не могла – она уже принадлежала другому мужчине.
Хозяйка дома улыбнулась неожиданно светло, мечтательно.
– Ларсен Оллье… Он был самым лучшим! Самым благородным, самым смелым, самым заботливым, самым верным, самым любящим. Другого такого уже никогда не родится на этой земле. Я была влюблена в него до сумасшествия. Дышать без него не умела. У него был только один недостаток, – грустно вздохнула Розальда Ле-Марье, – ни капли аристократической крови. Ларсен служил у моего отца. Служил верой и правдой, имел неординарный ум и множество талантов – отец его ценил за это, и Ларсен имел хороший достаток, приличный дом и уважение. Уважение не только со стороны слуг или своих друзей-сослуживцев, но даже среди аристократов. Ведь многие из них хорошо его знали – Ларсен часто выполнял поручения отца и постоянно присутствовал при нём.
Хозяйка дома на миг умолкла. Казалось, что сейчас она мысленно унеслась в светлые времена своей юности.
Взмахнув рукой, она продолжила с печальной и нежной улыбкой:
– А я… я была юна, беспечна, романтична. И не могла не замечать такого удивительного мужчину в нашем доме, не могла не замечать те взгляды, которые он бросал на меня украдкой. В его глазах не было ни капли похоти, лишь бесконечное восхищение, нежность и грусть. Он своё место знал, понимал, что нет у нас никакого будущего, никакого счастья впереди. Но любовь… Мы все бессильны против неё. В конце концов, мы оба поддались нашим чувствам, безрассудно утонули в любви. Мы жили одним счастливым днём, не гадая, что будет дальше. Но так отчаянно хотели верить, что произойдёт какое-то чудо, которое позволит нам навсегда остаться вместе и не скрываться ото всех, словно мы какие-то преступники! Прости меня, Ларсен, прости, мальчик мой, моё эгоистичное желание быть счастливой и любимой вылилось в то, что ты оказался совсем один, неизвестно где! А твой отец… Если бы я знала, чем всё закончится, я бы и на шаг не подпустила к себе твоего отца! Уж лучше бы умерла от тоски, чем…
