Моя жизнь. Лирические мемуары - страница 27

Позже, житейски обустроясь я любил приходить на этот обрывистый берег, и подолгу наблюдать, как серое, холодное, мелководное море свинцово-ртутными барашками набегает на глинистую полоску прибоя. Почему любил, что тянуло? Мотивов не назову. Не разгадал. Но влекло, побуждало к раздумьям, приносило умиротворение. Может потому, что море выглядело, пусть и холодным, но настоящим, естественным; вокруг же было столько фальшивых «естеств», облачённых в одежды фетиша и притворства, что поневоле душе хотелось прикоснуться к чему-нибудь нерукотворному.

Пыльный, с немощёными улицами, застроенный одноэтажными частными домами, добротными и слепленными кое-как, – городок, по приезду, произвёл на меня грустное впечатление.

Тина, убогость, обывательским студнем застывшее однообразие…

Утешала примечательность: городок буквально утопал в лиственной зелени, – сочной, пышной, источающей южные запахи.

Деревья, в аллеях и в проулках, оказались, к тому же, сплошь фруктовыми: сливовыми, вишнёвыми, черешневыми, абрикосовыми, ореховыми. Почему фруктовыми? Кто собирал урожай? Но деревья плодоносили, за ними ухаживали, поливали и подкармливали, в чём, позже, я смог убедиться воочию.

Городок, как выяснилось, был ещё и центром района – его же имени; а, значит, ему надлежало иметь – и партийное руководство, и власть исполнительную, и газету, и банк, и прокуратуру с судом, и правоохранительные (они же карающие) органы, и точки торговли и общепита, и прочие мелкие, но обязательные службы.

И городок имел.

Скажем, на центральной улице (если уж начать с общепита) красовалось заведение под аляповатой, наверняка исполненной местным умельцем, вывеской: «Чайная». Помнится, впервые войдя, я увидел ряд прямоугольных столов, покрытых лоснящимися клеёнками, тюлевые занавески на окнах, обилие мух, и на одной из стен, в дешёвой раме – мазню, видимо того же умельца, на тему васнецовских «Богатырей». Вид этого лубочного шедевра вызвал у меня улыбку: оригинала до того времени я, конечно, не видел, но с репродукцией знаменитого полотна был знаком.

Тогда впервые, при виде явно намекающего на пресловутую «троякость», местечкового шедевра, на ум ассоциативно пришёл когда-то услышанный фольклорный стишок: «трое повстречались не случайно, «на троих!» придумано не зря, ведь недаром, чуть не в каждой чайной, есть картина: «три богатыря».

Если ко всему вышеизложенному добавить, что городок не имел ни централизованного водоснабжения, ни, тем паче, канализации; что электричество подавалось от местного генератора, и только на короткое дневное время; что о газе не было и помина, а дома отапливались дровами и углём; что благом были керогазы и керосиновые лампы, – картина, характеризующая населённый пункт, именуемый районным центром, будет полной.

А ведь на дворе стояла вторая половина двадцатого века, и Верховная власть, через СМИ и партийные съезды, утверждала, что социализм в стране построен, и что у этого, «построенного чего-то», все признаки человеческого лица. Я же, знакомясь с местом предстоящей практики, и поглубже всматриваясь в быт и устройство городка, начинал подозревать, что жители сего населённого пункта о таком благе, как социализм, и о том, что он давно построен и в их захолустье, – ничего не знают.

Но были и свои бонусы: отсутствие в самом городке и в ближайшей округе какой-либо промышленности – и, как следствие, наличие великолепной пасторальной экологии. Городок окружали сельские поселения. Люди делали там молоко, хлеб, и мясо. По берегам разместились хозяйства, чьи заботы были связаны с морем. Оно – неглубокое, полусолёное – изобиловало рыбой, пород частиковых, и пород благородных – осетровых; а, посему, местный рынок всегда ломился от браконьерских деликатесов: свежих судаков, вяленых лещей, тарани, балыков, и, конечно же – от кустарно сделанной, зернистой чёрной икры.