Мудрость Салли - страница 24

Терпение за рулем не относится к моим добродетелям, и женщина в машине впереди меня уже раздражает. Она – тормоз, едет меньше пятидесяти километров в час. Эдит шумит на третьей скорости. Женщина должна прекратить болтовню с пассажиром и сосредоточиться на дороге. Светофор впереди зеленый, но переключится раньше, чем мы успеем до него доехать. Мои костяшки на руле белеют, и я едва сдерживаюсь, чтобы не нажать на гудок, но мне удается сдержаться. Зато я кричу. Она ведь все равно не слышит. А мне от этого легче. Как и ожидалось, светофор переключается на красный, мы останавливаемся прямо перед ним, и я заканчиваю свою обличительную тираду сочным тройным эпитетом. Мужчина в соседней машине заинтригован. Надеюсь, он не умеет читать по губам. Возможно, мне снова следует сделать вид, что я пою. Уверена, что женщина в машине передо мной включила нейтральную передачу и подняла ручник, но я также не сомневаюсь, что она ни разу в жизни не разворачивалась в дрифте. А это было одной из первых вещей, которые я попыталась сделать, когда я сдала экзамен и папа доверил мне свой «Мини». Он не замечал царапины от столкновения со столбом целых два дня. У машины передо мной небольшая вмятина в заднем крыле. Наверное, кто-то врезался в нее, пока женщина раздумывала.

Мы приезжаем в ветеринарку на несколько минут раньше назначенного времени и проводим еще полчаса в очереди, пока два дежурных врача разбираются с записью, переполненной перед праздниками, – владельцы опасаются баснословных счетов за вызов в выходной день. Хайзум предпочел бы здесь не присутствовать. Он выражает свои чувства воем и попытками забраться мне на колени. Подобное поведение в исполнении 80-килограммового волкодава может смутить. Женщина, которая сидела рядом со мной с бойкой миниатюрной таксой на руках, пересела в другой конец помещения, неодобрительно цокая языком. После короткого молчания чья-то собака пускает газы. Сперва это почти незаметно – эфемерное пикантное дуновение, едва щекочущее ноздри. Но вскоре ситуация заметно ухудшается. Ощущается явный привкус брюссельской капусты. Очень праздничный. Разумеется, никто не говорит ни слова, но я подозреваю таксу, на чью хозяйку внезапно нападает чихота (слово дня – непроизвольное чихание). Подозреваю, что это отвлекающий маневр, который лишь подтверждает виновность таксы. Мы с Хайзумом проводим на приеме чуть дольше пяти минут, и за безболезненную процедуру я, как обычно, вознаграждаю его пригоршней печенья. Уходя, он с залихватским и гордым видом дефилирует мимо взволнованных пациентов, ожидающих приема, и наконец вырывается на парковку.

Дома он устраивается у огня, чтобы прийти в себя после сурового испытания, пока я украшаю маленькую елку, импульсивно купленную вчера – живую, потому что мне нравится запах и потому что это доказательство того, что я хочу изменить свою жизнь. Правда, пока не знаю, как именно. У меня нет плана, только ощущение. Ощущение, что того, как я живу сейчас, – недостаточно. Больше нет. И изменить это могу только я.

Это первая елка, купленная с тех пор, как погиб мой маленький мальчик. Первое Рождество без него мама и папа хотели провести со мной, но я отказалась. Сказала им, что я в порядке. Просто хочу побыть одна. Праздники были для меня как сверло дантиста на воспаленном зубе. А Рождество – хуже всего. Потому что Рождество посвящено детям – адвент-календари, рождественские гимны, походы к Санте, вертепы. Младенец Иисус – от него никуда не деться. И потому в то первое 25 декабря, охваченная жалостью к себе и гневом на безжалостное праздничное веселье, я убила Рождество. Зажгла камин в гостиной и одно за другим отправила в огонь все рождественские украшения, что были в доме. Бросила туда все рождественские открытки, все полученные подарки – даже не распечатав. Я пялилась в огненный ад, наблюдала, как сворачивается и крошится бумага, тает пластик, разлагается фольга и взрывается на осколки стекло. И я пила водку. Много водки. Пришел Эдвард и обнаружил, что я выпила уже полбутылки и собираюсь отправить в огонь большую пуансеттию, подаренную соседом из лучших побуждений. Эдвард никому ничего не рассказал. Но предупредил, что если еще хоть раз застанет меня в таком виде, то расскажет всем не только что я напилась и поджигала вещи, но и что я обмочила штаны и меня вырвало на ковер. Я в этом сомневаюсь, но сказать наверняка не могу, так что пришлось поверить Эдварду на слово и переключиться на уличные костры.