Гуманизм и занятия классическими языками
К началу XVI в. потребность в освоении заново открытых или известных, но не переведенных на латынь античных текстов сделала предпочтительным для образованного человека знание обоих классических языков (utriusque linguae) – латыни и древнегреческого. Пьетро Бембо, изображенный в диалоге Спероне Сперони «О языках», восклицает: «…Господь одарил нас любовью к языкам в такой мере, что никого более не сочтут философом, если он не знает в совершенстве греческий и латынь»31.
Лингвистический императив гуманистов проецировался в том числе на биографический дискурс – как в отношении современников, так и ретроспективно. Например, в гесснеровском жизнеописании Галена (II в.), предпосланном собранию сочинений 1562 г. (Galenus 1562, α†2a-C†4a), отдельный параграф посвящен вопросу о том, какими языками тот владел («Linguarum diversarum cognitio») (Galenus 1562, β†4b- β†5a). В первую очередь обсуждается знание греческих диалектов, но также латыни32; кроме того, отмечается чистота языка, отсутствие варваризмов у Галена (напомню, все прочие языки Средиземноморья и римских провинций признавались варварскими).
Первоначальный филологический интерес гуманистов-итальянцев состоял в очищении современного латинского языка, приведении его к лучшим классическим образцам. Начиная с «Elegantia» (ок. 1440) Лоренцо Валлы (1407–1457) и «Rudimenta grammatices» (1464) Никколо Перотти (1429–1480) делались попытки создать новые описания латыни, основанные на античных грамматиках Доната и Присциана33. Эта задача требовала внимательного чтения римских авторов, изучения орфографии древнейших рукописей и надписей (Padley 1976, 5–57; Percival 1975, 238–244). Неоднозначную стилистическую оценку в этом контексте получала христианская лексика, которая, конечно же, не была известна Цицерону и Вергилию. Радикальное решение (у которого, впрочем, не было шансов на успех) предполагало замену ее латинскими эквивалентами, связанными с классическими реалиями, вроде «legati» вместо «apostoli» или «flamen dialis» вместо «pontifex Romanus» (Demaizière 1999, 115–117; Korenjak 2016, 36–37).
С середины XV в. в Италии, затем – во Франции и Испании, а с начала XVI в. – к северу от Альп все большее внимание гуманистов привлекали греческие авторы. Греческий покорил филологов богатством словаря, разнообразием диалектов и жанров. С учетом известной преемственности между греческим и латынью как в области литературы и наук, так и в традиции перевода Священного Писания греческий стал восприниматься первым и лучшим из классических языков, а латынь – языком-эпигоном. Такая оценка была удобна и христианским реформаторам, оспаривавшим авторитет латыни как единственного языка богослужения и экзегезы. Новый статус греческого в ученом мире XVI в. хорошо иллюстрирует то, как скоро жители острова Утопии, воплощавшие нравственные идеалы Томаса Мора и его друзей, прониклись любовью к греческому, осознав его превосходство над латынью: «Когда они услыхали от нас о греческой литературе и науках (ибо в латинской, казалось им, не было ничего заслуживающего большого одобрения, за исключением истории и поэтов), удивительно, с каким рвением пожелали они, чтоб дозволили им это изучать в нашем истолковании…» (Мор 1978, 226; пер. Ю. М. Каган). Затем Гитлодей перечисляет авторов, которых полюбили утопийцы: Плутарха, Лукиана, Аристофана, Гомера, Еврипида, Софокла, Фукидида, Геродота и даже Гиппократа и Галена. Таким образом в «Утопии» утверждалась абсолютная ценность греческой словесности.
