Мысли, которые нас выбирают. Почему одних захватывает безумие, а других вдохновение - страница 3

Мы часами обсуждали, что мог переживать Дэвид. В какой-то момент Салли прошептала слово «огонь».

– Кейт Гомперт? – спросил я, намекая на один из персонажей Дэвида.

Дэвид писал про Кейт Гомперт, страдавшую от «униполярной депрессии», которая в «Бесконечной шутке» называется просто «Оно»: «Не стоит заблуждаться насчет тех людей, которые выпрыгивают из горящего окна. Их ужас от падения с большой высоты так же велик, как ужас, который испытывали бы вы или я, стоя у того же самого окна и рассматривая открывающийся вид; то есть ужас падения остается постоянным. Разница заключается в том, что есть иной ужас, пламя огня: когда пламя подбирается близко, падение и смерть становятся просто меньшим ужасом из этих двух. Это не желание упасть, это ужас перед пламенем».

– Да, как будто вы выпрыгиваете из горящего здания, – заметила Салли, вспоминая этот отрывок. – Именно так я представляю самоубийство Дэвида.

– Прекращение боли, неважно как, – сказала она, немного помолчав. – Дэвид собирался освободиться от боли. Ему нужно было это сделать. Не то чтобы он хотел этого – просто ему нужно было это сделать.

Салли заплакала.

– Простите, – прошептала она, закрывая лицо руками.

В моих беседах с Уоллесами, всегда откровенных, но порой трудных, мы постоянно возвращались к этой мысли: до конца Дэвида довело нечто, что он не мог контролировать. Его отец, профессор нравственной философии, изучал этот предмет через призму своей науки: существуют страсти, которые взрастают внутри нас и перед которыми мы не способны устоять. Мы обсуждали Сократа и его идею о том, что никто добровольно не делает то, что считает нерациональным.

– Сократ мог бы сказать, что если человек продолжает принимать, например, наркотики, то он не знает, что творит. И этот человек на самом деле не думает о том, чтобы завязать, – сказал Джеймс. – Или, если человек ведает, что творит, но продолжает в том же духе, он все равно делает это не по своей воле – должно быть нечто, заставляющее человека это делать.

Я спросил Джеймса: но как тогда мы допускаем – казалось бы, сознательно – крайние степени эмоций или поведения?

– Примерно к этому, похоже, пришел Платон, – ответил профессор. – Он установил, что существуют определенного рода желания, которые иногда невозможно логически объяснить. Вы сидите на плоту, смотрите на океанские волны и ужасно страдаете от жажды; вы хотите напиться из этих волн. Вы отлично знаете, что это не приведет ни к чему хорошему, а только ухудшит дело. Однако только из-за этого объяснения желание не уходит. Вам все равно хочется пить.

– И это страстное желание – напиться соленой водой – нельзя укротить разумом?

– Платон полагал – можно, силой воли. Вы можете тренироваться, но недостаточно просто сказать: «Я сделаю это прямо сейчас». Вы должны работать над этим, пока не станете достаточно сильным, чтобы управлять иррациональными мыслями. Но я уверен, и Платон согласился бы со мной, что существуют люди, у которых просто нет тормозов, то есть вообще нет – их действия определяются страстями.

– Именно так депрессия овладевает человеком, – предположил я. – И именно так могут овладеть человеком мысли о самоубийстве.

За месяц до того, как покончить с собой, Дэвид, казалось, почувствовал себя лучше. Но этому предшествовал довольно длительный период кризиса: он пытался прекратить принимать нардил, антидепрессант, который употреблял почти двадцать лет.