Вообще-то, золотые пайетки – это её, Варвары, личная слабость. Равно как и блёстки всех цветов радуги: этого добра у неё навалом, можно найти где угодно – от вполне предсказуемой полки на тумбочке (там она их хранит) до косметички (где она хранит их собратьев, предназначенных для макияжа), от линолеума и кафеля, куда они просыпаются, до одежды и содержимого холодильника.
Да, всё обстоит именно так: если ты любишь блёстки, то в конечном итоге они оказываются повсюду. Даже в еде. Отделаться от них невозможно.
Интересно, думает Варвара, а Оскар – тоже человек-блёстка, который после своего появления оказывается повсюду и отделаться от мыслей о нём невозможно?
Ей вообще сложно отделываться от мыслей, а каждое случайное знакомство внутри головы за считанные минуты может обрасти придуманными подробностями, превратившись в захватывающую историю со счастливым или – в зависимости от настроения, – совсем не счастливым концом. Ничего не поделаешь, буйная фантазия появилась на свет чуть раньше Варвары и с тех пор так и держит её за руку, расцвечивая самые серые будни самыми яркими красками.
Только Оскара, кажется, не нужно раскрашивать. Он и сам очень яркий.
Когда она второй раз получает от него приглашение, это оказывается тот самый ресторанный день, о котором они беседовали.
– Посмотришь своими глазами, – говорит он по телефону, и Янка, слышащая весь их разговор, потом отмечает, что голос у Варвары, когда она ему отвечает, кажется чертовски холодным, а вот щёки, напротив, полыхают огнём.
На ресторанном дне золотого пиджака нет, но Варвара блистает за них обоих: её ключицы покрыты розовыми блёстками (да, это глупо, да, это больше подходит для фотосессий, а не для жизни, и нет, она совершенно точно не может отказаться от того, чтобы хотя бы пару раз в неделю разгуливать именно так), а свитер с широким вырезом то и дело сползает с плеча, и джинсы на ней то ли бессознательно, то ли специально, в подражение Оскару, драные, но вот сам Оскар выглядит практически скучно.
Ну, то есть, нет, это кто угодно выглядел бы скучно в синих джинсах и коричневом джемпере, а Оскар – всё-таки нет, и Варваре хочется наступить самой себе на ногу (или дать самой себе локтём в бок), когда она понимает, что слишком часто думает именно так. Кто угодно – нет. Оскар – да.
Или, если угодно, ДА.
Он настигает её у витрины с китайской едой, совершенно целенаправленно (Варвара спиной ощущает его взгляд уже не меньше минуты). Он настигает её у витрины с китайской едой, где она, пытаясь быть задумчивой и спокойной, выбирает себе коробочку на ужин: курица или свинина, рис или гречневая лапша…
– Цыплёнок в устричном соусе, – говорит Оскар вместо приветствия ей прямо в ухо, так близко, что сдувает дыханием волосы. – Рекомендую.
– Шпинатная лапша с грибами и копчёной говядиной, – заказывает Варвара.
Оскар смеётся.
– А мне всё-таки цыплёнка, пожалуйста.
Он платит за них двоих – со скидкой организатора, хотя Варвара и успевает достать кошелёк. Обычно она предпочитает платить за себя самостоятельно: чтобы, во-первых, не чувствовать себя никому обязанной, и чтобы, во-вторых, никто не считал её таковой, и часто её самостоятельность встречает почти агрессивный протест.
То ли боясь потерять в собственных глазах своё же достоинство, то ли желая внушить ей уважение или, быть может, из вечной (ущербной) логики «я заплатил, и теперь ты должна…», парни отчаянно настаивают на своём праве расплачиваться. Варвара не настолько принципиальна, чтобы вести долгие споры и возражать, и достаточно уверена в себе, чтобы не чувствовать потом никакого «должна».
