Они молча стояли у ворот – сын, занятый мыслями о будущем, и отец, желающий удержать настоящее. Когда просигналил поезд, они обнялись. Мейер был одет в твидовый пиджак с заплатами на локтях. Он был стар, бородат, не вполне здоров, и годы сделали его меньше ростом. Он сказал своему единственному ребенку, что любит его, а затем Гарри пришлось поспешить, чтобы не опоздать на поезд. Спустившись по лестнице, он на миг оглянулся и увидел неподвижно стоявшего отца, мимо которого проходили сотни людей.
Место, где он в последний раз видел отца, притягивало его внимание как магнит, когда он впервые с 1942 года спускался по этой лестнице, теперь не чтобы отправиться в армию, но чтобы дождаться Кэтрин. На него посмотрел полицейский – возможно, невидимое бремя, которое нес Гарри, искажало его походку. На том самом месте две молодые матери собрали в кучу троих детей и багаж и занимались надеванием шляп, завязыванием шнурков, вытаскиванием вещей из чемоданов. По тому, как они были одеты и какие игрушки держали дети, можно было предположить, что они собираются на побережье Джерси, если только женщины не были настолько раскрепощенными, чтобы носить соломенные шляпы и сарафаны в центре Филадельфии. Они закрывали мрамор, на котором стоял отец, и он знал, что тот был бы счастлив, если бы мог видеть этих детей.
Оторвав взгляд от розовощеких малышей и их матерей с голыми плечами и руками, он посмотрел вверх, сквозь металлические конструкции и проникающие через закопченные окна потоки солнечных лучей – в пространство непосредственно под сводчатым потолком. Там, среди неразличимого смешения эха и голосов, ему слышался звук, похожий на пение прибоя, словно это было емкостью, в которую поднималась и где хранилась память обо всем, что произошло ниже, обо всем, что здесь говорили или чувствовали. Там, словно пойманный в ловушку дым, витали слабые следы тех минут, когда его в последний раз обнимал человек, державший его на руках, когда он родился.
Несколько минут он стоял, наблюдая, как проходят мимо солдаты, матросы и гражданские, стремясь выполнять указания своих билетов и действуя в соответствии с расписанием. Они нервно потягивали сахарную воду, выдаваемую за апельсиновый сок. Перекусывали у тележек и за прилавками, торопясь закончить трапезу, даже если времени у них было более чем достаточно. Газеты и журналы они тоже покупали поспешно, все время поглядывая на часы, словно это были приборы для измерения их постоянно растущего давления.
Потом он увидел спускавшуюся по лестнице Кэтрин. Юная женщина, почти девушка, она двигалась непринужденно, и в глазах у нее видны были ум и рассудительность, ранимость и оптимизм, доброта и любовь. Хотя она была еще очень молода, в ее манере держаться уже проступала та, которой она станет в будущем. В элегантном белом платье с жемчугом, она скромно шла по ступенькам, озаряемая потоком света.
Она двигалась все быстрее, пересекая зал, и ее внимательное и настороженное выражение менялось. Когда она подошла совсем близко, он увидел крошечные двойные полумесяцы, обрамлявшие ее улыбку, и, хотя и не любил публичных проявлений любви, забыв обо всем, поцеловал ее не один, а три раза. Последний поцелуй был, безусловно, достаточно долгим, чтобы привлечь внимание. Но на вокзале разрешались даже не лимитированные поцелуи.
– У нас десять минут, – сказал он.
