– Я бы пришла раньше, но на Тридцать четвертой улице не протолкнуться. Распродажи.
– Почему мы не поехали на машине?
– Потому что машина всегда была символом моей независимости, а теперь с ее помощью я сделала то, что сильно их расстроило. Не хочу приезжать на машине. Это просто опять их заведет. Если мы приедем на поезде, будет не так вызывающе. Когда я была маленькой, всегда приезжала на поезде, потому что они выезжали еще до окончания занятий. Так лучше. И я думаю впредь держать машину в городе, чтобы ездить в Филадельфию или на север штата.
– Разве в Филадельфию не быстрее на поезде? – спросил он.
– Мне нравится ездить за город на машине, особенно теперь. Знаешь Пайн-Барренс[34] или Делавэр? Мы обязательно съездим в Филадельфию. Выедем рано, погуляем по Пайн-Барренсу, искупаемся в Делавэре, там, где река узкая и чистая, потом навестим кое-кого из моих подруг по колледжу и перекусим в «Букбиндере»[35].
– А где остановимся?
– Где угодно, только не в отеле Бенджамина Франклина. – При этих словах глаза у нее жестко сверкнули.
– Ты разбираешься в таких вещах совсем как взрослая.
– Так и есть. Я вроде разведенки. Тебя это тревожит?
– Нет. – Он наклонился, чтобы взять свой багаж, – у нее, как обычно, ничего с собой не было, весьма характерно для Хейлов, которые терпеть не могли таскать с собой сумки и чемоданы и поэтому хранили зубные щетки и пальто, казалось, по всему миру. Раздался сигнал к отходу поезда, и вокруг поднялась суета, водоворот из жатого ситца, сарафанов, соломенных шляп и безрукавок. Куртки и пиджаки люди держали под мышкой. Все устремлялись на пляжи, где было гораздо прохладнее. Пахучий влажный пар вырывался из котлов локомотивов, стоявших на холостом ходу в туннелях, к которым спускались все проходы. – Меня это не беспокоит.
– Вот и хорошо, – сказала она. – Надеюсь, мне не придется быть застенчивой или смущенной. Достаточно просто любви.
Слово «любовь» казалось ему самым красивым в английском языке, пусть даже не самым великолепным или блестящим. Это то, что вознаграждает за все лишения и вырывается после многих лет подавления так же неудержимо, как взлетает из-под воды стеклянный поплавок. Это слово цвело у него перед глазами, словно красная роза, и ложилось ему в руку, округлое и живое, как охристый голубь.
Они сидели друг против друга на отдельных местах в салон-вагоне, хотя по пятницам дневной поезд в Хэмптон, прозванный «Пушечным ядром», был переполнен. Помня об этом, она забронировала билеты. И хотя многие вокруг курили, а Кэтрин и Гарри никогда не были курильщиками, из-за открытых окон наполненный солнцем воздух был свеж, как ветер над дюнами. Подобно всем на свете влюбленным, они смотрели друг на друга, как идиоты. Она тронула его чемоданчик носком туфельки.
– Вот это чемодан. Где ты его раздобыл, хотела бы я знать?
– Его только сегодня закончили. – Он был из самой богатой, самой темной кожи, которую она когда-либо видела. – Это лучшее из того, что мы изготавливаем. У Рузвельта были такие чемоданы, но все износились. Рузвельты не очень хорошо заботились о своих вещах. Он не хотел покупать новые, поэтому мы предложили прислать красильщика, полировщика и кожевника прямо в Белый дом, чтобы почистить чемоданы. Президент сам встретил наших ребят, задал им отличный обед, и к исходу дня все чемоданы выглядели лучше, чем новые, – из-за патины. Везде, куда приезжал президент, люди видели наши изделия.
