Сколько стульев в воздухе летает. Если отбросить крестьян, предпочитающих стульям лавки, палатки и завалинки, а на Востоке истертые ковры и паласы. А еще стулья, стуляшки, стульчики милы, как водочке огурчики. Среди этого океана стульев, сделанных из ореха, дуба, ясеня и палисандра, среди стульев еловых и сосновых нужно найти один лишь начиненный.
Всех цыплят давно поели, анекдоты отзвенели, новости до дыр затерли, разглядели все платформы. С час остался до Москвы, размечталися они. Ипполит Матвеевич представлял музей из стульев. В ряд предметы все стояли и богатство обещали.
– Как еще там с этим музеем, неизвестно? – сказал он прям с испугом на лице.
– Вам, предводитель, пора лечиться электричеством, а не сидеть у стульев на хвосте.
Поезд прыгал как коза, семафорили глаза. Белоснежным бакенбардом паровоз окутал дым. Важно и раскованно к причалу он подплыл.
Ах, Москва, вокзал Рязанский. Самый свежий, хулиганский. Сколько их еще таких: шумных, людных, разбитных. Приведу пример одних – знаменитых и родных.
С Курского шагает смело люд с Кавказа загорелый. Рослый волгарь с бодуна начинает путь с утра. А из Киева, Одессы прибывают не черкесы. Мчатся к Брянскому вокзалу поезда с хохлиным салом. С Павелецкого вокзала в город путь ведет лишь тех, кто приехал из Тамбова, Ртищева, еще Козлова. С Ярославского вокзала люди с Севера въезжали. Холод веял, как дурман, щипал нос и мычал.
– Едем в общежитие, – произнес Остап.
Дом студентов-химиков был вертеп в степях. Заселен был дом людьми вовсе посторонними. Топая по коридору, как пчела по помидору, два товарища на ощупь интенсивненько дышали. Кто-то рядом помогал – ядом воздух наполнял.
– Не пугайтесь, здесь фанера, слышимость на три версты. Да, забыл же вам сказать, где-то здесь железный шкаф.
Крик, который тут раздался, версию ту подтвердил. Шкаф стоял в углу на месте, синяк Кисе он набил.
– Это физические мучения.
Сколько было здесь моральных. Тут стоял скелет костлявый, челюсть хлопала в грозу. Посетитель бах о шкаф, а скелет уже в ногах. А беременные дамы, помню, часто бастовали. Говорят, из них одна ночью негра родила.
Комнаты были похожи на пеналы детворы. Только, кроме карандашей, здесь жили люди-вши.
– Ты дома, Коля? – спросил Остап.
– Дома, – за дверью фальцетом пропели.
Из остальных пеналов дружно зашипели. Соседи как соседи, в лесу дружнее звери.
Остап толкнул ногою дверь, залетел как соловей. В комнате из мебели был один матрац. В красную полоску, на красных кирпичах. Но не это беспокоило Остапа. Создание небесной красоты светилось ярче утренней звезды. Да это явно не случайная знакомая. Цвет глаз и шеи белизна не могут быть у них с утра. Такие могут быть любовницы иль хуже – жены – быть надо осторожнее.
И действительно, звезду пленительного счастья звали Лизой, говорили ей на «ты». И в этом маленьком мирочке были лишь они одни. Ипполит Матвеевич отвесил свой поклон. Остап вызвал Колю в темный коридор. Киса до предела был девушкой смущен, так он и не начал первый разговор. Лиза щебетала рыжей «канарейкой». Первым делом доложила, что про мясо все забыла, только овощи и фрукты нынче все ее продукты. В это время вернулись Коля и Остап. И пошли концессионеры назад к студенту Иванопуло, в другой конец московского «аула».
В двери хвостом виляла записка.
– Не беда, – сказал Остап небыстро. – Пока студент наш где-то шляется, мы на матраце поваляемся, – говорил Остап, довольный, доставая ключ из шкафа.
