– Если ляжем штабелями, будет место как в Китае. Ах, Пантелей, вот сукин сын! Матрац пропил иль подарил?!
Спать легли на пол газетный, было «мягко» и «смешно». Захрапели трубным маршем, как слоны на Лимпопо.
А тем временем в пенале утром затевали небольшой кордебалет наш супружеский дуэт – Коля, наш вегетарианец, и неверная жена, в смысле пищи не верна.
Состоялся диалог, в диалоге десять слов. Жена мяса захотела, а бюджет семьи таков, если скушать кило мяса, то придется им тогда продавать свои глаза. Остальные части тела Лиза продать не захотела. Надоел фальшивый заяц и морковные котлеты, суп, «плетенка» из лиан и шашлык из редьки.
Разругались в пух и прах из-за свиной котлетки. Лиза шапочку надела, наточила коготки и сорвалась вся в пути.
Был час пик – везли матрацы, обнимая их руками. Ах, матрац – очаг семейный. База всех утех в любви. Засыпает каждый третий под звон демократической мольбы. У кого матраца нет, тот очень жалок и раздет. У него нету жены и порванные штаны. Денег ему не занимают, и бедным негром все считают.
Так вот, каждый выходной люди матрацы покупают или все в музей сбегают. Но есть в Москве категория людей, которым нет дела до уникальных вещей. Они не интересуются живописью и архитектурой. Они приходят глянуть на халтуру, разевают рот до потолка, повторяя эти лишь слова:
– Эх! Люди жили!
Им не важно знать, что стены расписаны Пюви де Шаваном. Им важно знать, сколько это стоило болвану. Они поднимаются по мраморным лестницам с одной мыслью в голове: «Сколько здесь стояло лакеев? И получали ли они чаевые вообще?»
В столовой, обшитой дубовой панелью, они не смотрят на резьбу. Их мучает одна мысль, что в еде у купца было в ходу. И сколько это стоило при нынешней дороговизне. Очень много таких людей в жизни.
А тем временем Лиза бежала по улице, глотая слезы на ходу. Она думала о своей счастливой и бедной жизни. «За пазухой» у мужа и в быту: «Ах, если бы еще стол и стулья – это было бы богатством обоюдным».
Как ей есть сейчас хотелось, в мыслях куры завертелись. Бутерброд с икрой купила и, краснея, проглотила. Лиза вытерла платочком рот и смахнула крошки. Стало как-то веселей и смешно немножко. Домой идти ей не хотелось, и она музеем загорелась. Двадцать копеек болталось в кармане, и этого хватило до финала. Ноги где-то минуты за три в помещение ее занесли.
На грани двух миров проходит борозда. Она сопоставляет два разных образа. Мир нынешних лакеев, живущих в забытье, довольные матрацем, портретом на стене. Их престарелой бабке, живущей в нищете где-нибудь на юге, а может, в полынье.
И мир богов от солнца, кто жил лишь для себя, имея то богатство, что в сказке короля. Мир ненасытной жадности и алчности господ. Тот мир богатых отроков был как упрек веков. Все возводилось в рамке музеев и столиц. И люди восхищались твореньем без границ. Это были комнаты, поставленные павловским ампиром, мебелью чудесной, успокаивающей взгляд вампира. Лизу сразу поразил стол морских дальних глубин. Это был не стол, а площадь Театральная. А пара-тройка лошадей как десяток мелких вшей. По углам стояли кресла, и на них висело солнце. Отдыхали в полдень жаркий в персиковой тесноте колоннад ряды в огне. Посетители блуждали, словно козы на лугу. Каждый блеял про себя: «Ну и жизнь у них была!»
Дивясь и млея, Лиза вниз посмотрела. Там, в соседнем зале с гордой головой блуждали Бендер, и старик-папаша плелся, будто не ел каши. Тут уж Лиза разогналась и к знакомым вмиг пробралась. Она бежала мимо залов и эпох. И наконец-таки наткнулась на двух искателей дров.
