Наши лучшие дни - страница 50

– Ты сама согласилась. Чего ты теперь от меня хочешь? Чтоб я прощения попросил? Хорошо. Прости, дорогая Мэрилин, за то, что я тебя предупреждал, какова жизнь в среднезападной айовистой Айове, а ты все равно разочарована, твою мать! Ну? Хватит или мне и дальше каяться? В каких конкретно выражениях?

– Не знаю. – Мэрилин дышала натужно, бокал сжимала крепко, рискуя раздавить стекло. – Раньше ты на меня не кричал.

– Я и сейчас не кричу, – сказал Дэвид. И это была чистая правда.

Позднее Мэрилин невольно ассоциировала зачатие Венди с их первой ссорой, с упрямым, ребяческим своим решением не пользоваться колпачком. («Я на полшага вперед не вижу? Ладно же, Дэвид, ладно же!») Логичным казалось уравновесить Венди с двумя событиями – взрослением Мэрилин, к которому она шла извилистой тропой, и с первым случаем, когда Дэвид выругался в ее адрес («Твою мать!»). Впрочем, через годы, в тот или иной из более благополучных периодов, Венди символизировала для Мэрилин еще и форму любви к мужу – самую примитивную, если не сказать первобытную. Ибо той ночью, слишком измотанные для чего бы то ни было, они с Дэвидом в очередной раз нашли утешение друг в друге.

Она сидела за самым дальним столиком, и пшеничные ее волосы, подсвеченные сзади, были в точности как нимб. Он обожал на нее смотреть, когда она об этом не знала, особенно же если вокруг были люди. Вне домашних стен что-то менялось в ней, и она становилась почти незнакомкой. В жестах появлялась сдержанность, в лице – новая привлекательность. Налюбовавшись, он прошел к ней, наклонился, чмокнул в щеку:

– Извини, опоздал. Сюда позвонил, а потом… потом замотался совсем. – Он виновато улыбнулся, сел напротив. – Как же я рад тебя видеть.

Эти слова вызвали у нее настоящую улыбку, искреннюю.

– Я тоже рада тебя видеть!

Он взял ее руки в свои, спросил:

– Как прошло? – Хотя еще раньше, по ее поникшим плечам, догадался, что прошло не очень.

– Я провалилась.

– Погоди. Быть не может.

– Может. Пятьдесят восемь баллов всего.

– Все-таки больше половины.

Неубедительно получилось, он сам чувствовал.

– Я пройду, только если последний экзамен хорошо сдам.

– Ты сдашь. Вместе будем готовиться.

– Он назначен на семнадцатое.

Синяя воздушная блузка, туго обтянувшая ее живот. Дитя, притихшее между ними. Срок родов – девятое декабря. Девятое.

– Ну, это мы с самого начала знали – что дату экзамена придется перенести. Ты вроде говорила, позволят письменную часть выполнить дома. Нам просто нужно…

Почти неуловимо изменился ее взгляд: была обреченность – стала жалость, был страх – стало чувство превосходства. «Ах ты, наивный! – как бы говорила она. – Не прикидывайся, что у тебя идеи имеются». Значит, она извращенное удовлетворение находит в ситуации? Ей нравится играть роль взрослой, а он чтобы был этаким несмышленышем? Если и так, не ему ее винить.

– Профессор Грейди согласен просто отпустить меня, – продолжала Мэрилин. – Его жена работает в секретариате. Мне и деньги вернут – вошли в положение.

Еще секунда – и расплачется. Она просто бредила окончанием университета: раз Дэвид высшее получил, значит, и ей надо. И она этого заслуживает, тут не поспоришь. А он… он мысленно выдохнул. Потому что видеть больно было, как она бьется за полночь над заданиями, как паникует перед каждым экзаменом, как проявляется этот страх на физиологическом уровне. И потом – неужели они своего первенца отдадут какой-то няньке или вовсе в заведение по уходу за младенцами? Добро бы ради путных «корочек», а то ведь у нее в дипломе было бы написано «филолог, специальность – английская литература», тьфу. Подленькие мыслишки, он сам это понимал. Вызваны не чем иным, как хронической усталостью.