– Какое колечко?
– Сейчас я тебе покажу, – с готовностью ответила Оля и потянулась к сумочке, которая лежала на заднем сиденье.
– Не надо, – сцепив зубы, попросил Женя.
Но Оля уже достала колечко и, нацепив его, кокетливо поиграла пальчиками, любуясь красотой бриллиантика в один карат.
– Я же сказал, пристегни! Пристегни, я сказал! – взорвался Женя.
– Так пристёгнутая же… – выкатила глаза Оля.
– Пристегни рот! Рот пристегни! Кто тебе вообще разрешал его раскрывать?! – рассвирепевший Женя вёл машину, петляя по дороге из стороны в сторону.
– Ну… что ты кричишь? – то ли обиделась, то ли испугалась Оля. – Я… я просто хотела показать…
– А я тебя просил? – заорал он во всё горло. И резко затормозил. – Я тебя просил его покупать?!
Оля никак не ожидала такой реакции от любимого мужчины. Таким она его видела впервые. Но, как бы там ни было, она должна оправдаться, по крайней мере, объяснить:
– Ну… раньше ты не был против. Это всего лишь колечко…
Похоже, это было последней каплей. Обезумевший Женя кинулся на Олю. Схватив её за плечи, он прижал девушку к спинке сиденья и, казалось, готов был вытрясти из неё всё, включая душу:
– Всего лишь колечко?! И ради этого я упрятал жену в психушку?! Думал, заживу по-человечески с молодой женой. Всё так хорошо начиналось. Живи – не хочу! А что осталось?! Из-за твоих чертовых брюликов от типографии остался один пшик! Нет больше типографии, нет! Ничего больше нет! Ничего не осталось! Ни типографии, ни денег, ни Зинки!
Рука метнулась к лицу, и он наотмашь ударил девушку. Оля, прикрывая лицо одной рукой, другой пыталась нащупать ручку двери. Наконец, ей это удалось и она, не забыв прихватить сумочку, выскочила из машины.
Женя обхватил голову руками и истерично зарыдал. Врываясь пальцами в волосы, он тянул их, причиняя себе боль, совершенно не понимая, почему он до сих пор не может проснуться? В этом сне ему было больно и противно от самого себя.
– Ничего не осталось, ничего! Ни типографии, ни Зинки…! – застонал он и ударился головой об руль. Клаксон издал пронзительный звук.
Оля убегала, стараясь затеряться во дворах многоэтажек, не совсем понимая в каком районе находится.
Наевшись супа, Зина заснула. Тётя Паша обняла её спящую и тихонько запела:
«Месяц над нашею крышею светит, вечер стоит у двора.
Маленьким птичкам и маленьким деткам спать наступила пора.
Завтра проснешься, и ясное солнце снова взойдет над тобой.
Спи, мой воробышек, спи мой сыночек, спи, мой звоночек родной»
Она не заметила, как воспоминания привели её в дом, где она – молодая, счастливая, с сыном на руках. Муж – живой, она – любимая, будущее – безоблачное. Тётя Паша пела колыбельную, которую так любил он – её сыночек, её кровиночка. Она пела для него:
«Спи, моя крошка, мой птенчик пригожий. Баюшки, баю-баю.
Пусть никакая печаль не тревожит детскую душу твою.
Ты не увидишь ни горя, ни муки, доли не встретишь лихой.
Спи, мой воробышек, спи, мой сыночек, спи, мой звоночек родной».
Остановившийся взгляд тёти Паши, слёзы, которые капали просто на лицо Зины, срывающийся голос… – всё говорило о том, что женщина сейчас не здесь, она там, где осталось её счастье – в далёкой, далёкой молодости:
«Спи, мой малыш, вырастай на просторе,
Быстро промчатся года…»
– Не надо… – раздался голос Зины.
Она увидела, что Зина проснулась, припала лбом к её лбу и обе беззвучно заплакали.
Придя в себя, тётя Паша помогла Зине сесть, с обеих сторон подпёрла подушками и села с ней рядом. Они сидели, молча, свесив ноги, всем своим видом выдавая бессилие. Тётя Паша вздохнула над горькой судьбой обеих женщин и, как бы между прочим, заметила:
