– Вот ещё.
Потапов достал из кармана пиджака картонную коробочку и открыл. Янтарно блеснули плотно уставленные патроны для браунинга.
Новосильцева взяла коробку и положила в карман.
– Благодарю вас, Абрам Иосифович, спаси вас Бог, родной. Век ваша должница.
– Век? – переспросил Потапов, чуть усмехнувшись. – Долго же мне ждать.
– Ой, простите, это я так, к слову, – смутилась Новосильцева. – Сколько с меня?
– За все на круг выходит пятнадцать тысяч, сибирками. Документ дорого вышел, зато быстро. Найдётся?
– Есть, сейчас принесу.
– А то можешь половину, – подумав, сказал Потапов. – Остальное – до лучших времён.
– Когда-то они ещё настанут, лучшие времена! – возразила Новосильцева. – И доживём ли? Есть и царские.
– Царскими – пятьдесят рублёв.
– Может, лучше золотом? Империалами. Сколько это?
– Золотом? Дай-ка сочту… Два империала по семь пятьдесят.
– Сию минуту! – заторопилась Новосильцева.
– Погодь, постой, Евдоксья, – остановил её Потапов. – Золотом – да, хорошо. Самое лучшее. Надежней не бывает. Только, чай, оно тебе сейчас нужнее будет. Мы-то остаёмся на своей земле, в своём дому. А как у тебя повернётся – кто знат? И где ты будешь?
– Спасибо. Сей же час принесу…
– Ещё постой. Не сказал главного. Так поспешал, что Красотку запарил. Ищут тебя. Чехи.
Она замерла.
– Но откуда?..
– Оттуда… – вздохнул Абрам Иосифович. – Я на Серёньку грешу. Не то, чтобы по своей воле, а сдуру болтнул где-то. Большая у них злоба на тебя. Всё вокруг обыскали, только до нас не дошли. Слышно, ты стрельнула кого-сь. Гада-от не жаль. Но могут и сегодня налететь. Сведения верные. Так что в дому больше нельзя.
– Хорошо… Я поняла, – тихо произнесла Новосильцева. – Сегодня же уйду. Как стемнеет.
– Не спеши, девка. Другое скажу.
– И… что?
– Скажу, скажу. Живо собирай вещички. И те, что в бане прячешь, захвати.
Она взяла сверток и через четверть часа была в сенях, уже переодетая в сестринское. На ремне через плечо – небольшой кожаный кофр, подарок Никифора.
– В другом месте тебя спрячу, – сказал Потапов. – В подклети. Есть там норка. Ни одна собака не сыщет.
Он поднял ковровый половик.
– Что видишь?
Она внимательно осмотрела блестящие жёлтые доски.
– Ничего.
– Стало быть, хорошо сделал, – удовлетворённо заявил Потапов.
Он нажал на половицу – приподнялась квадратная крышка люка.
– Одна Соломонида знает и старшой Васька. Ты – четвертая. – Принеси-ка, – он указал на свечу в медном подсвечнике на комоде.
Когда спустились в прохладную и сухую подклеть, Абрам зажёг свечу. Огонёк затрепетал.
– Здесь есть другой выход, – заметила Новосильцева. – Сквозит.
– А ты не дура городская, – похвалил Потапов. – За мной иди.
Пробираясь между ящиками, бочками и ларями, они оказались в небольшой комнатке. Потапов поднял свечу и осветил крохотный столик с керосиновой лампой и лавку у стены. Зажёг лампу, огонёк ушёл в сторону и застыл под ламповым стеклом.
– Выход, – указал Потапов на лаз с деревянной крепью. – Отсюда – в лес, к реке. Сажен двести. А там и до вокзала недалече.
– Пролезу ли? – засомневалась Новосильцева.
– Так я-от пролез! Позавчор и проверял, будто почуял… А, можа, и не понадобится. Можа, только отсидишься тут-от… Как Бог даст.
Он вздохнул и сказал тихо:
– Ну, оставайся. Что ни станет там, наверху, не выходи. Ни в коем разе. Гашка поесть, попить принесет.
– А деньги? Вот, – она открыла кофр.
– Потом, потом, – отмахнулся Абрам Иосифович. – Сказано же – до лучших времён. Сочтёмся.
