Стараясь не разбудить сладко спящих мужиков, я выбралась из кровати, и закусывая губы в тщетных попытках сдержать смех, стала одеваться.
Дровосек во сне заворочался, потом своей здоровенной лапищей нащупал собаку и бесцеремонно подтянул ее к себе. Бродский что-то проворчал, счастливо вздохнул и продолжил спать.
Боже, какие они милые, и как жаль, что у меня нет под рукой фотокамеры. Отличный бы получился снимок. Красивый, трогательный, а, главное, им потом можно было бы злостно шантажировать здоровяка.
Я представила себе эту картину, не удержалась и прыснула со смеху, тут же зажав себе рот руками, но было уже поздно. Волкодав проснулся, поднял с подушки косматую голову, посмотрел на меня мутным сонным взглядом, в знак приветствия вяло шевельнул хвостом и зевнул, демонстрируя внушительные зубы. Потом попробовал встать, но не тут-то было.
— Не возись, — сонно пробухтел Павел.
Пес снова попытался выбраться на волю, за что тут же был снова прижат сильной рукой к дивану.
— По жопе получишь, — пригрозил дровосек, все так же не разлепляя глаз.
Бродский беспомощно посмотрел сначала на меня, потом на хозяина и, попробовав притвориться змей, пополз к краю.
— Ю-ля, — протянул спящий бородач.
Псина вздохнула, обернулась к нему и, тихонько поскуливая, лизнула лицо.
Павел улыбнулся:
— Нарываешься.
Бродский, недолго думая, лизнул еще раз.
— Проказница.
— Еще какая, — хрюкнула я.
Услышав мой голос, Павел тут же открыл глаза. Изумленно уставился на волкодава, а тот воспользовавшись замешательством, еще раз смачно провел языком по заросшей щеке.
— Ах ты гад блохастый, — пророкотал Павел, норовя схватить пса за шкирку.
Косматая зверюга попыталась соскочить с дивана, но запуталась в одеяле и рухнула обратно, угодив прямиком на хозяина.
— Твою ж мать, — выдохнул тот.
Сколько эта псина весит? Килограмм восемьдесят? Не меньше. Бедный дровосек.
А еще более бедный диван! Такого зверского обрушения он вынести не смог, и, когда одна из ножек предательски подломилась, с грохотом завалился на бок. Пес скатился на пол, шустро вскочил на ноги и, улучив момент, бросился во двор, подальше от сердитого хозяина, а сам хозяин сидел, выпучив глаза и зачем-то прижимая к себе твердую, как камень, подушку.
Вот тут меня пробрало. Держать больше не было сил, поэтому засмеялась. Громко в голос, держась за бока и смахивая набежавшие слезы.
— Очень смешно, — смущенно проворчал Паша, — я, между прочим, собственного пса облапал, а думал, что это ты!
— Один-один, Пашенька, — промурлыкала я, вспомнив, как Бродский ко мне в кровать залез, и как я его с лесником перепутала. Правда Павлу в тот раз хватило деликатности, чтобы не смеяться надо мной, а мне вот не хватило, поэтому я продолжала веселиться.
Он откинул в сторону подушку и попытался встать, но этого не выдержала уже вторая ножка и тоже сломалась, да так удачно, что диван подскочил, треснул, и из обшивки вылезла ржавая пружина. Потом еще одна и еще.
Мужчина больше медлить не стал — проворно скатился с разваливающегося царского ложа и встал рядом со мной.
Мне было смешно и стыдно одновременно. Смешно — потому что утро выдалось веселым, а стыдно, потому что на дровосеке ничего кроме бороды не было.
— Все, хана дивану, — с наигранной скорбью в голосе я подвела неутешительный итог. — старик не выдержал нашей буйной ночи. Придется покупать новый. Покрепче, чтобы троих запросто выдержал.
