словно сметаной.
О, модус вивенди!
О, модус вивенди!
Заря, без причуд продвигаясь
к востоку,
пожарами бредит
на утреннем стенде
и всех приголубит светло и жестоко.
О, модус вивенди!
О, модус вивенди!
И примет нас день,
но совсем не в объятья —
как братьев холодный расчётливый денди.
И будет смотреть не в глаза,
а на платье.
О, модус вивенди!
О, модус вивенди!
И только лягушки
в любовном угаре
не знают про деньги, про бредни и бренди,
плевать им на даму
в лиловом муаре.
О, модус вивенди!
О, модус вивенди!
День сгорел сосновой спичкой.
Значит – будет ночь.
Солнце раскалённой бричкой
с косогора – прочь.
Скрылась солнца колесница —
пала в листопад.
И сияет и дымится,
и летит закат.
Свет его над миром держит
лес железных рук —
как последняя Надежда,
старый виадук.
Словно он всех нас живее,
словно – в небо дверь.
Упадёт и заржавеет.
И проснётся Зверь
Проклятой жизни
бумеранг
в руках у Дьявола,
как бита.
И столько чудищ
в нём набито,
что не спасёт
священный Ганг.
И даже Слово*
не поможет —
зверинец сделать
Храмом Божьим
Среди камней
Безгласно-неподвижна
Я простояла
Тысячи веков.
Иисус Христос
И Магомет, и Кришна
Меня лишили
Каменных оков.
Среди деревьев
самой деревянной,
сосновой самой
долго я была.
Среди собак
Я самой окаянной
Навеки обездоленной слыла.
И, наконец, сегодня
Человеком
В мучениях и корчах
Родилась —
Принять от Бога
И от века
Любовь и Ложь,
Прощение и Грязь!
ЕЩЁ НЕ СЛЫШИТСЯ В РАССВЕТЕ
Ещё не слышится в рассвете
Печного дыма хвойный ток.
Ещё висок таит в портрете
Заветный детский завиток.
И там, в невидимом пока,
Гуляет солнце в зимних рощах,
И карамельный день полощет
В глубоком небе облака.
Но в тех же рощах и пампасах,
За всё цепляясь, всё круша,
Отчаянно и многогласо
Вопит животная душа.
Она уже готова в клочья
Порвать и весело глодать,
Жевать, урчать и жаждать ночи.
И врать.
И взять,
а не отдать.
Москитный флот идёт на Землю,
погибельная саранча,
хитиновыми рожками стуча!
В нём сонмы вирусов летучих
кишат во мгле без берегов —
распад души,
распад мозгов!
Не чуя смерти, человеки
картошку жарят на огне,
торча неделями в окне.
Не чуя смерти, человеки
твердыни строят из камней
на краешке последних дней…
В меха закутана по моде,
Зима волчицею прошла.
Апрель.
Звонят колокола.
Последний сон
В деревьях бродит.
А утром, изумрудно чист,
Поранит небо, словно скальпель,
Живой пахучий острый лист.
И несколько карминных капель
С небес на землю упадут,
Окрасят крыши, окна, пруд…
И двери настежь – и с петель —
Сорвёт апрель!
Смертны все мы —
И гвельфы, и эльфы.
В светлый глей
И оранжевый глёт
Ляжет каждый однажды,
Когда умрёт.
Но в бессонных
Полях гекатомбы
Ужас сводит
Накожный покров.
Жертва —
Звук этот ложный
Открывает, как бритвою,
Кровь.
Протестует разъятою кожей
И из клетки изъятым ядром
Сила жизни,
Проклятая Сила —
Богом данный
Священный синдром!
Да будет мне по Вере —
Берёзовой Дриадой
Языческих поверий
Летать в аллеях сада.
Оставить след кипучий
В лохматой кроне ив,
А после взмыть под тучи,
Земное позабыв.
Не жалко, что жизнь коротка.
Не жалко и краткого лета.
Но больно, что сердце отпето,
и тонет в тенётах рука.
И сердце тяжёлое плачет,
и путает крылья мои.
Святой Искуситель,
отродье змеи,
дай Плод мне от Древа Удачи!
А Древо Познанья
в пустыню забрось —
пусть сохнет
его ядовитая гроздь!
Вверх ногами,
Головою вниз —
Это я взлетела
На карниз.
Так велел мне мудрый Илия.
Точка на карнизе —
