Читать онлайн Анна Чайкина - Не осуждай

ПЯТЬ

Мне пять, я на тренировке. Каждый день по два часа: ОФП и лед. Иногда еще час хореографии.

Полгода назад по телевизору транслировали чемпионат мира по фигурному катанию. Конечно, мы смотрели, как и большинство советских граждан. Зимняя триада: биатлон, фигурное катание и хоккей – неизменно приносила стране золотые медали. Фадеев, Роднина и Зайцев, Бестемьянова и Букин – фамилии, вписанные в историю мирового спорта. И я смотрела, как фигуристы прыгают и скользят по блестящему льду, а ты спросила меня: «Нравится? А хочешь так же?» – «Конечно!» – доверчиво кивнула я, не отрываясь от экрана.

Ты отвела меня в подготовительную группу при ЦСКА: ты хотела не просто спортивные нагрузки для моего здоровья – ты хотела стать матерью чемпионки. Я ходила и старалась делать все, что просят. Получалось не очень. Не видевший во мне перспективы тренер с каждым занятием уделял все меньше и меньше внимания. Но ежедневно в семь утра – только в такую рань лед свободен для тренировок самых младших – я уже была у борта. Для этого нужно было встать в пять, быстро собраться и позавтракать, заплести пучок (ты всегда торопилась и дергала мои волосы невероятно больно), преодолеть дорогу на трамвае и метро примерно час, переодеться и зашнуровать коньки – маленькому ребенку это мог сделать только взрослый, потому что шнуровать нужно туго, иначе легко заработать вывих.

Тренировки были даже по субботам, а по воскресеньям детей «подкатывали», то есть занимались дополнительно. Но это только с теми, чьи родители точно решили воспитать чемпионов, чего бы им это ни стоило. Ты, мама, об этом не знаешь. Пока.

Забегая вперед, расскажу о некоторых ребятах из нашей группы. Среди нас был будущий олимпийский чемпион, но по стечению обстоятельств именно его никто из родителей не водил на тренировки. Его приводила бабушка, и сил шнуровать ботинки у нее было мало, поэтому помогали другие родители – снисходительно, конечно. Никто не верил, что при таком отношении родителей ребенок сам сможет добиться чего-то значительного. Но именно Илью через семь лет выбрал Виктор Кудрявцев, от которого он позже перешел к Тарасовой. В группе был еще один очень сильный мальчишка – Виталя. Ох как мать била его после тренировок за любое замечание тренера. Виталя не смог закончить школу: положили на лечение в психиатрическую больницу.

Но это все будет позже, а пока мы все учимся приседать и делать пистолетик, отрабатываем простое скольжение вперед и назад, прыгаем козликов и непременно держим спину.

Я очень устаю, но не возражаю. Знаю, что ты расстроишься, ведь ты мне все время напоминаешь, сколько для меня делаешь и как сильно я должна быть благодарна за то, что я не в детдоме.

Спустя много лет, когда весь спортивный ад закончится, я узнаю, что это ты в детстве очень хотела быть фигуристкой. Ходила зимой на каток. Но то ли родителям было некогда водить тебя на тренировки, то ли ты не так уж готова была заниматься всерьез – этого ты не рассказывала, – фигурное катание так и осталось твоей нереализованной детской мечтой. Но у тебя была я, и ты была готова на многое, чтобы доказать миру, что твои желания должны исполняться.

ШЕСТЬ

Три месяца назад мне исполнилось шесть. Осенью ты начала меня готовить к школе. Учиться писать, решать примеры. Читать я уже умела довольно сносно. В твоем мире дочь могла быть только отличницей. Иначе… – я даже не знаю, что иначе, но верю, что только отличные оценки смогут помочь мне получить чуточку твоей доброты.

Я сижу в комнате, день солнечный и теплый. Гулять мне не хочется: я не знаю, как проводить время во дворе. У меня нет подруг, ведь я занимаюсь спортом, потом готовлюсь к школе, и еще ты отвела меня в музыкалку. Меня, конечно, зачислили. Слух у меня оказался не абсолютный, но ты очень просила, и учительница, которая собиралась на пенсию через пару лет, согласилась, пожалев тебя или, возможно, меня. Через восемь лет, подготовив меня к поступлению в музыкальное училище, она призналась, что я была ее лучшая ученица за все годы.

Со двора доносится пение птиц, и так отчего-то хорошо! Твой строгий голос быстро заставляет меня вернуться к тетради. Я снова стараюсь. Ты снова недовольна. Я делаю ошибку! Нет, нет, нет… Может, пронесет и ты не увидишь? Но поздно! Ты свирепеешь на глазах, начинаешь шипеть (орать нельзя, потому что квартира коммунальная и могут услышать соседи): «Безмозглая тварь, дура, тебе всё как об стену горох!» Твое лицо очень близко. Оно перекошено, и мне так страшно, что я скукоживаюсь, а слезы катятся из глаз одна за одной. Я как можно быстрее их вытираю рукой: плакать нельзя, я помню. Но снова поздно! Ты еще больше злишься, хватаешь меня за подбородок и трясешь. Больно, но нужно терпеть. Ты командуешь мне сесть за пианино и играть то, что задали. Резкими движениями открываешь дневник, читаешь задание; прищурив глаза, спрашиваешь, поняла ли я, и уходишь на кухню готовить ужин.

Я играю заданные пьески, не понимая, правильно или нет. Главное, чтобы из комнаты доносились звуки. Скоро придет папа с работы, и вы будете обсуждать что-то свое, взрослое, а мне можно будет побыть в своем отгороженном шторкой углу, разговаривая с куклой или с собой.

СЕМЬ

Мы всей семьей на Водном стадионе. Я в первом классе. Учусь только на пятерки. В музыкальной школе тоже только пятерки. Везде меня хвалят. Но на спортивных соревнованиях я часто последняя, иногда предпоследняя, что мне кажется невероятным достижением. Но разве можно тебя этим порадовать?

Ты наконец узнала, что лучшие в группе «подкатываются». Денег на подкатывание с тренером нет, поэтому ты решила это делать сама. Дорожки для конькобежцев открыты по выходным для всех желающих, и вход стоит недорого. Лед открытый, на улице крепкая зима, и, несмотря на активное катание, мне холодно. Я занимаюсь в том же костюме, что и на крытом льду: дополнительная одежда будет сковывать движения. Теплые носки в коньки надеть тоже нельзя – просто не налезут, поэтому ног уже не чувствую.

В семь лет спортсмены ЦСКА прыгают полтора-два оборота. Аксель у меня получается через раз, остальные – всегда заваливаю. Никто не учит меня раскрываться вовремя, правильно группироваться в воздухе – я просто механически повторяю одно и то же: заезд, толчок, вращение в воздухе и падение вместо выезда. Падаю больно. Синяки повсюду. Старые – зелено-желтые, новые – сине-красные. Я привыкла.

Вот очередной прыжок. То ли от усталости, то ли от холода – падаю особенно неудачно. Всем телом, на бок, ударяю плечо. От боли слезы брызгами вылетают из глаз. Поднимаюсь, вытираюсь перчаткой. Подъезжаю к родителям. Ты стоишь с каменным лицом – недовольна, что за час я так и не смогла выполнить ни один сальхов с выездом. Папа протягивает платок и подает чехлы. Он бережно снимает коньки, накидывает на меня куртку и растирает ноги. По ним бегут тысячи иголок – ужасное ощущение, но я его люблю, потому что оно означает конец тренировки. Оно означает, что сейчас мы по дороге купим пончики и у тебя, мама, будет хорошее настроение, а значит, мне тоже будет хорошо. До завтра. Завтра понедельник и на тренировке что-то снова не получится. В раздевалке ты будешь сверлить меня ненавидящим взглядом, но это ничего по сравнению с Виталиком. Виталика будут бить чехлами по голове, и он не будет плакать. Он никогда не плачет. Правда, однажды он подошел к Илье с бритвой и чуть не полоснул его по горлу, но всем повезло – тренер был рядом, и инцидент замяли.

Но это все будет потом, а сегодня можно чувствовать себя спокойно, ведь тебе вроде не за что меня ругать, тем более вечером вы с папой пойдете в гости – недалеко, к соседям по коммуналке. Тетя Лариса и дядя Витя – добрые и веселые. Правда, тетя Лариса тебя страшно раздражает своей спортивной фигурой. Она занимается волейболом. Для души, после работы. А с дядей Витей ты много шутишь.

А еще у них есть дочь, Оля. Она младше меня на три года, поэтому я не знаю, как с ней дружить. У нее есть хомячки – пушистые, глаза как черные бусинки. Они живут в клетке с подстилкой из старых газет. Оля не всегда успевает менять газеты, и часто клетка издает специфический запах. Ты обычно брезгливо морщишься и непременно говоришь: «Как можно держать таких паразитов?» А мне так хочется какое-нибудь животное – пушистое и теплое. Чтобы можно было обнять и почувствовать любовь. И я прошу: ну пожалуйста, мама, давай заведем щенка или котенка. А ты закатываешь глаза и спрашиваешь, кто за ним будет убирать. Я согласна убирать, я обещаю, но ты почему-то не веришь.

ВОСЕМЬ

Второй класс. Учительница, которую я обожаю – она так по-доброму смотрит на меня, – раздала контрольные диктанты по русскому. Четверка. Вообще, Лариса Васильевна мне даже иногда помогает. Если, например, ошибочка незначительная и ее можно исправить незаметно, она мне подсказывает, как исправить, и не снижает оценку. Это такое приятное чувство, что взрослый человек тебе помогает! Но в этот раз ошибка была слишком очевидной, и вот она – четверка.

Я стою у раздевалки уже одетая и знаю, что снаружи меня ждешь ты. Как тебе сказать про четверку? Может, не говорить? Но ты увидишь ее в дневнике. Ноги ватные, и тут я вижу Юльку. Ее мама тоже ждет во дворе школы. Мы выходим вместе и вчетвером идем к метро. Ты не спрашиваешь меня про диктант, и от радости я несусь с Юлькой наперегонки. Мы затеваем с ней прятки, и, убегая за трансформаторную будку, я неудачно падаю на левую руку. Что-то больно пронзает ладонь, я поднимаюсь, просто зажимаю кулак и стремглав бегу к тебе. Не глядя на руку, разжимаю пальцы и вижу ужас на твоем лице. Алая кровь пульсирует из раны на ладони. Оказывается, я упала рукой на торчащую крышку консервной банки и порезалась довольно глубоко. Ты, ничего не говоря, вынимаешь и прикладываешь платок, чтобы кровь не капала на одежду, берешь меня за правую руку и быстро тащишь в медпункт ЦСКА. Доктор, систематически имеющий дело со спортивными травмами, настолько мастерски латает мне порез, что шрам сейчас можно разглядеть только в лупу.

Домой едем молча, ты лишь немного поворчала, что теперь мы не сможем ездить в музыкалку целый месяц и что ты сто раз просила меня беречь руки. Ведь я музыкант. Мне приятно думать о себе как о музыканте. Здорово, что не спортсмен: музыка мне нравится больше. Правда, немного непонятно, почему, если я уже музыкант, мы все еще ходим на тренировки.

Вечером ты рассказала папе о том, как я неуклюже упала и тебе пришлось очень быстро бежать и очень сильно просить, чтобы мне зашили руку. Папа жалел тебя. Когда ты вышла в ванную, он заглянул в мой закуток и спросил, как рука. Я показала, он подул и пообещал, что так заживет быстрее.

Почему-то папа старался меня жалеть, когда ты этого не видела. Я его понимаю, ему тоже иногда доставалось от тебя. Не то сказал, не так сделал, сделал так, но не вовремя – причин было много. Но папа всегда извинялся, шутя: «Виноват, исправлюсь» – и ты переставала злиться. Я так не могу. Я почему-то сильнее обижаюсь, мне все время хочется плакать, когда ты ругаешься, мне кажется, что ты не всегда справедлива. Хотя ты каждый раз объясняешь, что виновата именно я. И вроде все сходится, только все равно обидно.

ДЕВЯТЬ

Я вернулась из школы и застала тебя на общей кухне с ножом в руках.